— Отличиться гражданскими доблестями в школе не так просто, а зачастую и вовсе не возможно, — ответил я, — но в наш век свершают и невозможное.
Жвачек нахмурился:
— Это ирония?
— Жаль, что вы так думаете. Разве правильная формулировка мыслей столь уже редкое явление в этой школе?
— Да, редкое, а особенно в вашем классе. Твое неожиданное красноречие поражает меня, Чамчара.
— Я тренируюсь в риторике.
— Или в шутовстве.
— Быть хорошим шутом тоже искусство.
Тут, видно, полонист решил, что лучше все обратить в шутку. Он потрепал меня по плечу и рассмеялся:
— Садись!
О Катоне пан Жвачек уже не вспоминал. Но мы заметили, что с этого дня он немного изменился. Стал как-то внимательно приглядываться к ребятам и охотно беседовал с нами на всякие отвлеченные темы.
ГЛАВА XI
С беспокойством дожидались мы урока Алкивиада. В который раз просмотрели записки, относящиеся к СОТА, и убедились, что основа для дрейфа уже заложена. Алкивиад был явно ошеломлен и не только выделял нас в серой ученической массе, но даже начинал любить. Инцидент с Катоном должен был окончательно его обезоружить. Теперь оставалось только незамедлительно запустить Морского Змея, и средство начнет приносить плоды.
Как и следовало предполагать, войдя в восьмой класс, Алкивиад сразу же поглядел на Катона. Затем перевел взор на нас, и, хотя он ничего не сказал, все заметили, что он чуточку выпрямился.
Мы сидели молча, воцарилась столь глубокая и полная тишина, что слышно было даже далекое ржание Цицерона и «крик птицы Венцковской несвежий», как сказал бы Вонтлуш. Шекспир был прав. Эта необычная тишина, которая уже десятки лет не услаждала слуха Алкивиада, повергла его в состояние странного оцепенения. Это был самый настоящий наркоз. Историк застыл, как статуя.
Я толкнул Засемпу в бок. Согласно инструкции, сейчас следовало быстро применить отвлекающий элемент. Засемпа поднял руку.
— Что тебе? — спросил Алкивиад каким-то не своим голосом.
— Пан учитель, простите, пожалуйста, но я не приготовил урока из-за несчастного случая.
— А что произошло?
— Ничего особенного, только у нас дома был взрыв.
— Взрыв? Что взорвалось?
— Я могу рассказать, пан учитель…
— Если это и в самом деле интересно… — сказал Алкивиад.
— Очень, пан учитель. Это — в результате трения…
Я тяжело вздохнул и с укором посмотрел на Засемпу. Нам предстояло опять, неизвестно в который раз, выслушать рассказ о водителе грузовика, который стирал в ванне свои брюки. В конце концов Засемпа мог бы придумать что-нибудь поновее.
Все еще ошеломленный Алкивиад терпеливо слушал рассказ. Когда Засемпа, наконец, кончил, воцарилась тишина.
— И это все? — спросил Алкивиад.
— Да, это все, пан учитель. Штангист Множек вылетел в окно.
Казалось, Алкивиада совершенно не трогает трагическая история со стиркой. Со странно озабоченным видом он приглядывался к Засемпе.
— А эти брюки были в каком-нибудь смысле историческими брюками?
— Нет, что вы! — рассмеялся Засемпа и с изумлением поглядел на Алкивиада. — Это были самые обыкновенные брюки, правда, очень хорошего качества.
— Тогда, наверное, ванна представляла собой исторический памятник? — спросил Алкивиад.
— Нет, с какой бы стати?
— Тогда я совсем не понимаю, зачем тебе понадобилось рассказывать нам все это, мой мальчик, — сказал Алкивиад, приглядываясь к Засемпе с искренним изумлением.
Засемпа растерялся:
— Ну… мне казалось, что…
— Что казалось?
— Что это интересно…
Тут уж рассмеялся Алкивиад. В первый раз увидели мы смеющегося Алкивиада, и это произвело на нас неизгладимое впечатление. Нам показалось при этом, что смех его был ироническим. Никогда бы я не мог и подумать, что Алкивиад способен смеяться с такой иронией.
— И это ты называешь интересным событием? Не скоморошничай, мой мальчик. Перед лицом истории это событие — ничто. Ибо что может значить сожжение брюк Множека по сравнению с сожжением Александрийской библиотеки? Разве этот случай со штанами Множека можно назвать историческим фактом?
— Пожалуй, нельзя, пан учитель.
— Тогда стоит ли морочить себе голову? Твой мозг, мой мальчик, наделен ограниченным количеством серого вещества, поэтому не следует засорять его первым попавшимся мусором.
— Извините, пожалуйста, но это были брюки из «сотки», из хорошего материала, — заметил несколько оскорблено Засемпа.
— Какое это имеет значение? Значение чьих-нибудь брюк состоит не в том, из «сотки» они или из «нулевки», а в том, оказали ли они влияние на ход истории… Поэтому мы должны интересоваться только теми предметами, которые достойны того, чтобы войти в историю. А таких предметов мало. Нам, правда, известна история плаща Геракла, но нет полной уверенности в том, что факт этот изложен с достаточной достоверностью. Если уж, мой мальчик, тебя интересуют предметы одежды, то я предпочел бы, чтобы ты вместо штанов какого-то там Множека заинтересовался хотя бы подвязкой графини Солсбери.