— И вы это откопали?
— Ну… не совсем откопали. Мы прервали наши труды, потому что нам как раз попался один почтенный крестьянин, который выпахал эту мисюрку еще осенью и уступил ее нам по сходной цене…
— Вы говорите, что это было в окрестностях Черска?
— Да.
— Это очень грустно, — сказал Алкивиад.
— Почему?
— Вы пали жертвой мошенничества.
— Мошенничества?
— Ваш крестьянин — мошенник или, выражаясь иначе, жулик, который обманывает наивных туристов и собирателей древностей. Об этом прохвосте из Черска я уже слыхал. Это не мисюрка.
Наступила неприятная минута для всего класса, и особенно для нашей компании, тем более что эта дрянь Бабинич тут же злорадно захихикал.
— А вы в этом уверены, пан учитель? — спросил огорченный Засемпа. — Ведь она выглядит так старо и благородно…
— Действительно, — ответил Алкивиад, — это, если я не ошибаюсь, довольно архаичная сетка. В наши дни сетки делают из более тонкой проволоки или из синтетических материалов.
— Так, может быть, она все-таки древняя? — спросили мы с надеждой.
— В настоящее время она всего только устаревшая. Однако если вы продержите ее еще сто лет, то она наверняка приобретет и музейную ценность, — улыбнулся Алкивиад, поглядывая на часы. — Ну, а пока что я предлагаю вернуться к нашему уроку. Времени у нас мало, а согласно решению педагогического совета, мы обязаны одновременно с текущим материалом повторять и задолженность за предыдущие классы.
Нас охватила паника. Итак, все пропало! Весь труд нашей экспедиции и так старательно подготовленный дрейф — все пошло прахом.
Казалось, что уже ничто не в состоянии нас спасти от позорного возвращения к Вавилону и темным его делам, как вдруг именно в этот момент… Да, именно в этот момент Пендзель проявил хладнокровие и находчивость, достойные воспитанника нашей знаменитой школы. Его обычно торчащие уши задвигались, а лоб сморщился, что было несомненным признаком того, что мозги его работали в ускоренном темпе.
— Ты почему стоишь, стоик? — спросил Алкивиад.
— Пан учитель, — Пендзель с героическим усилием посмотрел на него, — а правда… а правда, что Болеслав Храбрый приказал выбивать зубы тем, кто не хотел поститься?
Мы окаменели от изумления. Пендзель, наверное, просто рехнулся. В напряжении мы ожидали, что из этого выйдет.
Алкивиад потер лысину и озабоченно глянул на Пендзелькевича.
— И это все, что тебе удалось запомнить из истории Пястов, мой мальчик?
— Нет, не только, пан учитель, — ответил Пендзелькевич и торопливо, будто только и дожидался этого момента, выложил все, что он зазубрил ради дрейфа: о плане объединения западных славян, о войне с германским императором, об Оттоне Третьем; а потом тут же поднялся Слабый и заговорил о Гродах Червеньских, о мире в Будзишине, о возведении Болеслава на королевский престол, об организации рыцарской дружины. Хотя они говорили довольно сбивчиво, но все же произвели впечатление. Потом они перешли к наследникам Болеслава Храброго и опять тараторили, как нанятые.
Алкивиад сошел с кафедры, остановился у первой парты, заложил руки за спину, выпрямился вопреки своей обычной «наклонности» и испытующе глядел на нас. Мы и не предполагали, что он способен так смотреть. Казалось, что его взор пронизывает нас насквозь…
— Достаточно! — наконец сказал он.
Слабый и Пендзель испуганно замолкли. Воцарилась напряженная тишина. Мы тряслись от страха, полагая, что Алкивиад разгадал наши планы. Но минуту спустя он заговорил:
— Это не относится к уроку. Мы отошли от нашей темы. Ну хорошо… — Он будто бы заколебался. — Я мог бы на это согласиться… Да, мне кажется, что я мог бы на это согласиться, — задумчиво повторил он. — Давайте поговорим серьезно. Все равно я собирался с вами серьезно поговорить… Я наблюдаю вас семь дней, — он вытащил блокнот и сверился, — простите… восемь дней. И я наблюдаю явление… Да, вполне очевидное явление, хм, так сказать, внезапной моральной активизации. Достаточно упомянуть ваше поведение во время этой злосчастной экскурсии в Дом молодежи, ваше отношение к Катону и… и ко мне лично. Наблюдаю я у вас также и явление научной активизации, которая — хотя и приводит к некоторым неточным выводам — поражает все же своей глубиной и дотошностью. Достаточно упомянуть здесь ваши археологические поиски, а также интерес к эпохе Пястов, которая так тревожит коллег Пендзелькевича и Слабинского. Признаюсь, что уже более тридцати лет мне не приходилось быть свидетелем столь резких, я бы даже сказал, революционных изменений в поведении молодежи.