Дрейфовал Алкивиад блестяще. На этот раз мы поняли, что нас миновал Вавилон и темные дела его. Мы слушали его с интересом, без принуждения и без невыносимого нервного напряжения, которые так портят любой урок. Да это, собственно, и не было уроком! Это был самый великолепный дрейф из всех, которые случалось видеть нашей знаменитой школе. Сам Шекспир остолбенел бы от изумления. Алкивиад говорил один и только иногда спрашивал, что мы думаем по тому или иному поводу. Он говорил о вещах, которых не было в учебнике. Никогда еще он так с нами не разговаривал! Весьма возможно, что в результате БАБа он считал нас более умными, чем мы были на самом деле, но нам нисколько не мешало то, что мы порой не все понимали, ибо это было похоже на блуждание в лабиринте с проводником, в руках у которого волшебная лампа. Время от времени лампа эта разгоралась ярким светом, и тогда из темноты выплывала красочная картина. Иногда лампа пригасала, и мы ничего не видели, но чувствовали, что стоим подле незнакомой двери, достаточно только протянуть руку, мы отворим ее, и перед нами откроется великолепное зрелище… Я чувствовал вкус тайны. А это было приятное чувство. Я давал себе клятву, что когда-нибудь я еще вернусь сюда и разгадаю тайну окончательно.
Голос Алкивиада доносился ко мне откуда-то издалека. Собственно говоря, я и не слушал его. Я только смотрел на те картины, которые открывались передо мной в глубине лабиринта, а голос его, приглушенный и неназойливый, доносился ко мне как будто бы из-за стены или из невидимого репродуктора. Ведь Алкивиада там со мною не было. Я блуждал один по лабиринтам того времени, когда жили ОНИ. Мне казалось, что я — тоже один из НИХ, и ИХ поступки уже не казались мне странными.
Я видел их, резких и несдержанных, хватающих пищу с блюд просто руками, держащих руки над огнем, сжимающих раскаленное железо, кающихся, молящихся, постящихся, преданных до последнего вздоха, неистовых, боящихся духов, колдовства, заклятий, лешего Боруты и дьявола болот — Рокиты, идущих с топором на медведя, выступающих втроем против трех сотен врагов… Чрезвычайно просто вершащих добро и зло. Похожих на больших детей. Взрослых людей, но верящих в гномов, великанов, драконов и колдуний, во все дива дивные, которые теперь живут только в сказках…
Внезапно свет погас, и лабиринт со звоном разлетелся на мелкие осколки. Засемпа больно толкнул меня в бок.
— Ты что? Уснул, что ли?
— Откуда ты взял?
Из коридора до меня донесся топот и гомон учеников, выбегающих на перемену. Пендзель сворачивал карты Месопотамии и Ассирии. Слабый снимал таблицу с образцами клинописи, фотографии вавилонских статуй и портрет Хаммурапи. Опять все было, как обычно… Хотя не совсем обычно. Шла осада кафедры. Алкивиад тщетно пытался прорвать кольцо окружавших его ребят. А когда ему наконец удалось пробиться в коридор, тут же организовалось стихийное шествие.
Впереди несли карты, потом — портрет Хаммурапи, потом — таблицы со скульптурами и клинописью, потом — портфель Алкивиада, а в конце над морем светлых и темных чубов с достоинством раскачивалась лысина Алкивиада. Осмелюсь заявить, что шествие это было триумфальным.
Только один Засемпа оставался на месте с непонятным выражением на лице.
— Чего это ты такой кислый? — спросил я. Он пожал плечами и горько усмехнулся.
— Чем ты недоволен? Ведь Алкивиад дрейфовал.
— А что толку? Он-то дрейфовал, но и вы — тоже. А разве мы ради этого старались?
— Я не совсем тебя понимаю. Ведь все было разыграно по плану. Говорили только дежурные — Пендзель и Слабый. Если память мне не изменяет, никто, кроме них, особенно не старался.
— Да, но все слушали. И ты видел, как слушали?! Все. А мы ведь использовали СОТА как раз для того, чтобы не слушать, чтобы мы были свободны именно от обязанности слушать.
— Это-то правда, — пробормотал я. — Но согласись сам, что это все-таки не было уроком. Разница есть… Слушали просто потому, что нам этого хотелось. Нас ведь никто не заставлял. Могли бы и не слушать.