— Бем?
— Ничего не помню.
— Кох?
— Я это делал вовсе не для того, чтобы запомнить. Я делал только для дрейфа, а это не учеба.
— Бучек?
— Я о Зигмундах ни бум-бум… Я в них не участвовал.
— А в чем ты участвовал?
— В Пястах.
— Валяй тогда о Пястах. Помнишь хоть что-нибудь?
— Нет, оставь меня в покое, сделай милость!
Засемпа яростно засопел.
— Значит, как получается, гады! Ведь вы же сами лезли на рожон. Добровольцев всегда было навалом, правда? А теперь не помните?!
— Чудак человек, так ведь мы же не учили! Ведь это же была игра.
— Игра! Да ведь вы же, разиня рты, слушали Алкивиада! Наперегонки выступали на дискуссиях, спрашивали вас или нет, просиживали штаны в кружках, сидели над книгами, кисли в музеях, вдыхали аромат веков — и что же? Что, я вас спрашиваю? Ничего не знаете? Тогда зачем же вы все это делали?
Воцарилась полная драматического напряжения тишина. Засемпа продолжал говорить сдавленным от волнения голосом:
— Если бы вы проводили спокойный дрейф, Алкивиад не набрался бы такой самоуверенности. Он просто не отважился бы… Но вы… Неумеренное, пристрастное, я бы даже сказал — аморальное применение средства завело нас в тупик, а я предупреждал. Но вы не обращали на мои слова никакого внимания. Вот это нас и погубило.
— Прежде всего, его, — заметил я.
— Да, это будет удар для Алкивиада. После такого удара ему уже не оправиться.
— Нужно найти какой-нибудь выход!
— Пока я знаю только один! Нам нельзя идти на эту экскурсию. Нужно придумать какую-нибудь причину.
— А какую?
— Заболеть! Всем!
— Никто этому не поверит.
— Заболеть по-настоящему. Я знаю такое средство.
— Нет, это не поможет. Все равно все догадаются, почему мы заболели.
— Что же тогда?
— Ничего. Но идти мы все равно не можем, так будет еще хуже.
— Значит, не пойдем. А что потом?
— Потом? — хрипло спросил Засемпа. — Не будет никаких «потом». Это конец. Конец всему. Теперь уже нам ничто не поможет. Мы убили Алкивиада, — добавил он тихо.
— Да что ты болтаешь?!
— Мы его прикончили. Но я не виноват, что все это зашло так далеко, я не хотел, все это должно было выглядеть совершенно иначе… Ну, чего стоите? — внезапно выкрикнул он. Глаза у него были страшные. — Проваливайте отсюда!
Мы испуганно отошли. Засемпа еще с минуту смотрел на нас с ненавистью и выбежал из класса.
Никто из нас не пошевелился. Долгое время все хранили молчание. Слышалось только ржание Цицерона за окном.
— Говори, что нам делать, Чамча, — отозвались наконец Пендзель и Слабый, — почему ты молчишь? Нужно же что-то делать, потому что это действительно может его убить!
— Не знаю — я совершенно не знаю, что делать, — прошептал я.
Неподвижный Катон приглядывался к нам сверху. И мне показалось, что он смотрит на нас с издевкой.
Из школы я выходил крадучись, боясь, что встречу где-нибудь Алкивиада…
Остаток дня я провел как в полусне. Старался вдолбить себе, что ничего страшного не произойдет. Просто будет еще одна взбучка. Но я понимал, что это не будет просто обычная взбучка. И чем больше я об этом думал, тем яснее понимал это. Вся история с самого начала проходила у меня перед глазами как кинофильм: циничное приобретение средства, первая встреча с Алкивиадом на улице, первый урок и первое жульничество, жульнические процессии, фальшивые дрейфы, триумвират — подлый договор.
Почему я тогда не вмешался? Ведь это уже не имело отношения к средству.
Нет! Потом это уже не было жульничеством! Ведь мы и на самом деле любили Алкивиада. И процессии наши не были жульническими, и дрейфы не были фальшивыми. Мы были искателями правды…
Но тут мне пришло в голову, что если бы мы в самом деле любили Алкивиада, то обязаны были вывести его из заблуждения относительно наших знаний. И самое подлое свинство как раз и заключалось в том, что мы только делали вид, будто что-то знаем. Если бы мы не любили по-настоящему Алкивиада, то тогда это было бы просто шуткой, маленьким розыгрышем, а так — это было свинство. Засемпа не виноват. Он предупреждал, он не хотел, чтобы мы перегибали палку с этой любовью… предостерегал нас… Но я-то никому не мешал, сам слушал Алкивиада на уроках, любил его и все же не набрался смелости, чтобы сказать ему всю правду!
Дома я боялся, как бы старики чего-нибудь не заметили и не стали допытываться, что со мной происходит. Мне сейчас ни с кем не хотелось разговаривать. Поэтому я сказал, что сам возьму себе ужин и чтобы никто мне не мешал, потому что я готовлюсь к контрольной. Я думал, что не смогу заснуть, что вообще не смогу спать, но, должно быть, я был слишком измотан, потому что под конец все-таки заснул…