— Зигмунда Старого, — сказал Засемпа.
— То есть как это Старого? — усмехнулся Жвачек. — Почему ты говоришь Старого?
— Так ведь он же старый.
Я посмотрел на Алкивиада. Он еще ничего не понимал. Глядел широко раскрытыми глазами на Засемпу. Все вокруг принялись смеяться. Громче всех смеялись туристы с гидом. А ученики из Элка уже хватались за животы.
— А о Вазе ты слышал? — спросил директор.
— Да.
— И что ты можешь сказать?
— Она служит для фруктов, — услышал я предательский шепот Шекспира.
— Она служит для фруктов, — громко повторил Засемпа.
Алкивиад тяжело оперся о колонну. Дир со Жвачеком обменялись многозначительными взглядами.
— Может быть, тогда ты расскажешь коллегам из Элка, — Дир указал на Пендзелькевича, — что это за памятник виднеется там слева?
— Это Килинский.
— А за что ему поставили этот памятник?
— Потому что он сшил хорошие сапоги, — услышал я шепот Шекспира.
— Потому что он сшил хорошие сапоги, пан директор, — сказал Пендзель.
— Нет, мой дорогой, — процедил директор, — за хорошие сапоги у нас еще никому не поставили памятника. Хотя я и не пойму почему, а ведь стоило бы…
В таком случае, может быть, ты расскажешь о патроне наших друзей из Элка, о Коллонтае.
— Коллонтай? — Это, кажется, такой сорт мыла.
— Ну, а тот, Гуго…
— Да, Виктор Гюго, — пробормотал Пендзель. Видимо, у него окончательно все перемешалось в голове.
Преподаватели огорченно умолкли. Алкивиад вытирал платком пот со лба.
— Вы, пан директор, спросите у Пендзелькевича что-нибудь о Болеславе Храбром, — сказал я, чтобы хоть как-нибудь спасти положение. — Пендзелькевич отлично знает период первых Пястов.
— Ну, расскажи, мой мальчик, — сказал директор.
— Болеслав Храбрый приказал выбить зубы… — пробормотал Пендзель и замолчал. Ему как будто рот заткнули.
Я почувствовал, что дела наши из рук вон плохи.
Шекспир опять хотел что-то подсказать, но мне в последний момент удалось заткнуть ему рот. А Пендзелькевич по-прежнему молчал.
— Неужели ты только это и запомнил из истории первых Пястов? — спросил прерывающимся голосом Алкивиад. — Ведь ты же все знал.
— Я позабыл. Все это было так давно.
— Может, тогда Слабинский? — предложил Жвачек.
Но Слабинский только широко, по-рыбьи, раскрыл рот. И так и застыл с открытым ртом. Выглядел он при этом очень глупо.
— Ладно, попробуем с другого конца, — сказал Дир, — видите, какой я терпеливый. Наш первый ученик, Юлиуш Лепкий, сказал нам, что ты, Чамчара, — директор обратился ко мне, — интересуешься театром. Не мог ли бы ты нам, в таком случае, сказать, где помещался первый театр в Варшаве?
— В зоологическом саду, — услышал я шипение Шекспира, но не стал его слушать, потому что знал, что он подсказывает неверно.
Убитый, я посмотрел на Алкивиада. А он все еще ждал с надеждой. Он верил в меня. Нет, это было не только ожидание. Я видел его глаза. В них была просьба… мольба…
Но я ничего не мог поделать. Отвечать я не мог. Как из-за стены доносились до меня очередные вопросы:
— Кто такой был Малаховский?
— Почему площадь назвали его именем?
— А Понинский?
— А Ясинский?
— А Красицкий?
— А Декерт?
Я не мог вымолвить ни слова, хотя, пожалуй, где-то мне уже доводилось слышать об этих личностях.
— Значит, это и есть те пресловутые лучшие ученики, коллега Мисяк? — сурово произнес директор. — Вы солгали нам.
Алкивиад стоял под колонной короля, несчастный и беспомощный, в своей смешной рубашке в оптимистический горошек.
— За что же вы им ставили такие сказочно высокие отметки?! — ехидно усмехнулся Жвачек. — Вам следует немедленно уйти с работы, вы слишком доверчивы и не годитесь в педагоги.
— Да, вам придется уйти, — повторил директор, — вы человек немолодой и слишком устали. Нашей знаменитой школе необходимы сильные и энергичные педагоги.
Я думал, что Алкивиад хоть что-нибудь скажет в свое оправдание, но он только глядел на нас печальными глазами. Я вспомнил, что это должно обозначать. Это было записано в картотеке средства.
— Пан учитель… — пробормотал я.
Я хотел все объяснить, но он уже отвернулся и ушел.
В отчаянии я следил, как он, печальный и сгорбленный, исчезает в просторах площади… Потом я побежал за ним. Я увидел, что он спускается по эскалатору. Задыхаясь, я погнался за ним, перепрыгивая сразу через несколько ступенек. И догнал его в самом низу.
— Пан учитель, мы вас на самом деле любили!
— Не верьте ученику Чамчаре, коллега Мисяк, — услышал я голос рядом с собой и с ужасом увидал Жвачека. — Это лгун. Они применили по отношению к вам СОТА в соединении с методом БАБ. Вы когда-нибудь слышали о методе БАБ? Это Большой Блеф, жертвой которого вы и пали. Педагогический коллектив предупреждал вас, но вы больше доверяли своим притупившимся чувствам. Вы поддались Блефу, и в результате на вас оказало действие СОТА. Вы разве еще не знаете, что они купили средство от вас? Вот оно-то и называется СОТА. И купили-то по дешевке. Всего за сорок семь злотых и десять грошей.