— Что-то у меня нет охоты.
— Засемпа, ты разложился. Я не думал, что на тебя это так скверно подействует. Ты наверняка плохо спал. У тебя красные веки.
Засемпа смутился:
— У меня всю ночь болел зуб.
— Это очень огорчительно, — сказал я.
— Ну, я, пожалуй, пойду, — пробормотал Засемпа.
— Иди, — сказал я. — Нет, погоди! Я не могу отпускать тебя в таком состоянии. Что ты намерен сегодня делать? Мне кажется, что тебе следовало бы поразвлечься. Небольшой гигиенический нагоняй пошел бы тебе на пользу. Может, пойдешь к тем, из Элка?
— Ты что — с ума сошел? Зачем?
— Разыграешь этих пентюхов. Скажешь им, что тебя прислали, чтобы ты проводил их в музей. Отправишь всю компанию в музей, и нас оставят в покое. А еще лучше — погрузи их на пароход и пусти вниз по течению до самого Плоцка. Или вверх до Черска. Посетишь заодно еще раз крестьянина-археолога — посмотришь, а вдруг этот добрый дяденька выпахал что-нибудь новенькое… Можно, правда, еще похитить Алкивиада. Как ты полагаешь?
— Что у тебя за мысли, Чамча? — Засемпа испуганно попятился к двери. — Я тебя не узнаю! Ты, наверное, тронулся от переживаний.
— Подожди, ты ведь хотел мне что-то сказать.
— Нет, теперь уже не хочу.
— Я вижу, у тебя все еще болит зуб.
— Привет!
— Привет, и советую сходить к зубному!
Как только двери за ним захлопнулись, я вскочил с постели, торопливо оделся и, оглядываясь по сторонам, чтобы не наткнуться на кого-нибудь, помчался в школу.
Алкивиада я застал в маленьком кабинетике рядом с учительской. Увидев, что он один, я с облегчением перевел дух. Уроки только что начались, и все преподаватели уже разошлись по классам.
— Добрый день, пан учитель.
— Кто это? — Он даже не поднял головы, склоненной над кипой тетрадей.
— Чамчара из восьмого «А».
— Что? Уже? Экскурсия ведь только в десять.
— Да, пан учитель, но я… я… — Я замялся.
— У тебя какое-нибудь дело?
— Вроде этого… — Я переминался с ноги на ногу. — Я как раз пришел…
— По поводу эпидиаскопа? Завтра у нас будет небольшой материал по Помпее.
— Дело не в эпидиаскопе…
— Я знаю, вы предпочли бы фильм, но на этой неделе не получится. Зато в понедельник…
— Я не по поводу фильма, а по поводу…
— По поводу кружка? Не волнуйся, мой мальчик. В кружках поначалу всегда бывают трудности, но потом все как-то утрясается.
— Конечно, пан учитель, но не в этом дело… это скорее касается вас, пан учитель.
— Вопрос касается нашего договора? — спросил он, перекладывая тетради.
— В некотором смысле.
— У вас какие-нибудь претензии? — Он говорил, все еще не глядя на меня. — Возможно, я что-нибудь упустил, в чем-то отклонился, забыл о чем-нибудь или чего-нибудь не заметил? Заранее прошу прощения, мой друг. Я, Чамчара, превратился в титана труда. Видишь ли, я заключил дуумвират с восьмым «Б» и наверняка заключу его также и с классом «В». По нашей школе разгуливает ветер истории, как выразился наш дорогой директор. К сожалению, ветер — это мука для мельниц. Погляди-ка на эти исторические работы. В каждой из них по меньшей мере десять страниц, а есть и по двадцать. И я являюсь той мельницей, которая должна перемолоть весь этот урожай…
Я смотрел на него с сочувствием. Его разговорчивость и оживление свидетельствовали о том, что он сегодня в великолепнейшем настроении. «Как же мне ему признаться», — подумал я с тревогой.
А он тем временем продолжал:
— Да, мой дорогой Чамчара, а тут еще приближается конец четверти, и у нас каждый день собрания, но окончательно прикончат меня экскурсии. Все легионы позавидовали Восьмому. Ими овладел дух странствий, что отнюдь не удивительно, поскольку сейчас весна. Однако то, что происходит этой весной, совершенно немыслимо. Не думается ли тебе, что такая весна достойна того, чтобы быть воспетой в эпопее, подобной «Пану Тадеушу»? К сожалению, мой дорогой мальчик, я подозреваю, что мне суждено увидеть лишь одну такую весну по той простой причине, что я, пожалуй, ее не переживу…
Я содрогнулся.
— Пан учитель…
— Ты вздрогнул, Чамчара. Ты чем-то взволнован, мой мальчик. Возможно, ты вообразил, будто я сейчас намекнул на Пуническую войну, которую я веду с пани Калино за зал на втором этаже, аннексированный жалкими географами. О нет, не бойся! Ганнибал в юбке не сможет победить! Если я чего и опасаюсь, то только того, что паду жертвой «supplicium rotae» сиречь — колесования. Как тебе известно, во времена средневековья это была самая распространенная пытка. Несчастную жертву привязывали к колесу… Пытка эта, правда, в более утонченном виде сохранилась и до наших дней. Я предчувствую, что меня ожидает именно такой конец. С той только разницей, что меня будут привязывать ко многим колесам и кружкам одновременно, поскольку в старших классах организованы два новых кружка историков. Юноши эти настроены весьма агрессивно. Они решили пересмотреть некоторые традиционные взгляды. И, видишь ли, Чамчара, я трепещу от страха. Пересмотр традиций, перелицовка их — вещь опасная, не все можно перелицовывать. Но разве можно гасить научный огонь в молодых сердцах? Это было бы очень жестоко. Это все равно что ломать ветви на цветущей яблоне.