И действительно, когда мы остановились на рынке Старого Мяста, он принялся водить взглядом по нашим лицам, выискивая жертву. Неужели наступил час моей казни? Я держался в стороне, и физиономия моя не выражала особого энтузиазма, а Дир вполне мог приписать это желанию уклониться от зондирования. Такая уж у меня неудачная физиономия! Стоит только задуматься, как на лице у меня появляется выражение полнейшего идиотизма, а это, как известно, провоцирует гогов. Взгляд Дира и на этот раз остановился на мне. Я поспешно ощерился в невинной улыбке, но было уже поздно.
— Теперь, может быть, Чамчара блеснет чем-нибудь?
— Так ли это необходимо, пан директор? Я охрип. — И я тут же захрипел, как репродуктор на вокзале в Козебродах.
В глазах у директора появился веселый блеск.
— Тебе ведь не придется кричать, — ласково сказал он.
Деликатно выражаясь, я почувствовал себя несколько неловко. Но решил держать фасон.
— А что бы хотелось пану директору?
— Может, ты объяснишь коллегам, какое название носит каждая из сторон рынка и почему?
— С удовольствием, — сказал я. — Итак, дорогие коллеги, вы видите, что рынок имеет форму квадрата. Квадрат, подобно кругу, является фигурой геометрической. Вокруг квадрата можно описать круг, в квадрат можно и вписать круг. Здесь рядом даже находится уличка, под названием Кривой круг. Это указывает на то, что строители рынка намеревались описать вокруг этого квадрата круг, но все пошло у них вкось, поэтому они сделали только часть круга, а потом бросили его…
— Ближе к делу, Чамчара. Не кружи вокруг да около! — поморщился директор. — Тебе следует рассказывать о сторонах рынка.
— Слушаюсь, пан директор. Так вот, у рынка есть четыре стороны, и каждая из этих сторон имеет исторически оправданное название… Вот эта, у которой мы стоим, называется стороной Коллонтая, там — сторона Барса, там — Закржевского, а там — Декерта.
— Теперь, может, о Декерте…
— Сейчас, пан директор. Так вот, дорогие мои коллеги, Декерт — прошу не путать его с декретом, Так вот, Декрет, простите, Декерт был…
«Черт бы его побрал, — лихорадочно думал я, — кем же, собственно, был этот тип? Наверняка патриотом».
— Это, несомненно, был великий патриот, человек знаменитый и достойный… — произнес я вслух и запнулся. — Солидного роста, — добавил я еще по инерции, но больше уже ничего не мог произнести. Чувствовал, что влип. О королях бы я еще мог трепаться, но о Декерте? Я напрасно искал каких-нибудь ассоциаций в памяти!
В глазах Дира я опять заметил насмешку. Да, Дир — это старый гогический волк и прекрасно понимает, что я влип.
— Побольше деталей, Чамчара, — сказал он, рассматривая носок своего ботинка, — скажи пару слов об эпохе, об историческом фоне.
Господи, что делать?! Все еще никаких ассоциаций! Я повытаскивал из закоулков памяти все портреты знаменитых деятелей, картины Матейки и музейные экспонаты. Все напрасно. Этот Декерт был наверняка кем-то из эпохи Коллонтая. Следовательно, кунтуш, нет, скорее, камзол и парик. Из провалов памяти я вытащил на свет все эти розоватые и желтые, потрескавшиеся от времени лица, вылавливая их из черных и коричневых подливок, которыми их заливали тогдашние художники. Все напрасно! Ни одно из них не напоминало мне Декерта.
Я глянул на Алкивиада, но этот бедняга, по-видимому, ничуть не сознавал трагичности положения и беззаботным взором следил за голубями, воркующими на доме Барычков. А я все еще продолжал сидеть в луже, более того — уже начал впадать в легкую панику. Я уже хотел было сказать, что Декерт был знаменитым пиратом, но в последнюю минуту вдруг припомнил, что того пирата звали Дрейком, он был англичанин и состоял на службе у королевы Елизаветы. Да и откуда бы взяться пирату на старом и почтенном варшавском рынке? Боже мой, нужно взять себя в руки. Я уже готов нести какой-то бред.
На душе у меня сделалось очень грустно. Ох, нельзя учиться истории безболезненно, при помощи одних дрейфов. Обязательно найдется какая-нибудь фигура, какой-нибудь невызубренный пан Декерт, на котором ты обязательно поскользнешься и преспокойно усядешься в лужу.
А потом мне пришло в голову, что сон мой был символическим и пророческим. Ведь все это грустное сборище не что иное, как похороны. Хороним мы Алкивиада и самих себя. Вскоре Дир потеряет терпение, и мы, неся утраченные иллюзии, траурной черной процессией вернемся в школу.