И вдруг меня осенило. Эти слова напомнили мне что-то. Процессия… черная процессия! Есть! Вы знаете этот приятный спазм сердца, когда оно на мгновение приостановится, а потом ударит сильно и радостно, как будто маленький ядерный взрыв в мозговых клетках… Что-то вроде этого и произошло со мною.
— Черная Процессия, — повторил я вслух.
Я увидел процессию людей, одетых в черное. Они выходят из здания ратуши, которое в наши дни уже не сохранилось, и именно там, во главе их, я увидел Декерта. Они уселись в кареты. Кареты эти подъезжают к Замку. Когда же это было? Во время Четырехлетнего сейма 1788-1792 годов. А Четырехлетний сейм? Сейм этот должен был вывести Польшу из состояния упадка. Мы как-то дискутировали в классе на эту тему. Я начал припоминать все более подробно…
Происходило это уже после многих дрейфов, когда все труднее было найти удобную тему. И вот мы решили выложить на стол упадок Республики.
Вопрос этот волновал нас уже давно. Я помнил, как трудно было понять, почему Речь Посполита, которая еще в 1683 году разбивала турок под Веной, по прошествии тридцати лет стала настолько слабой, что царь диктовал ей, сколько она может содержать войска.
Я помнил тот пасмурный декабрьский день. Снега не было. Зато все время лило как из ведра. Алкивиад прибыл в школу с зонтиком, а атмосферное давление было столь низким, что возникали даже опасения, что он нарушит наше условие и примется вызывать к доске на отметки вне всякой очереди. Поэтому, как только он появился в классе, и притом в довольно плохом настроении, мы сразу же применили двойную порцию наркоза в виде тишины, до того гробовой, что слышен был даже шепот воды в трубах центрального отопления. А затем мы незамедлительно запустили Морского Змея, сильного и многоголового:
— Нам кажется, что Польша пришла в упадок по вине Собеского.
Алкивиад растерянно замигал. Наши тезисы всегда приводили его поначалу в некоторое замешательство.
— Ведь у него же была такая армия! И он был победителем под Веной.
— Неужели он не мог навести порядок?
— У него была последняя возможность!
— Наверное, он был плохой политик.
— Зачем он пошел на помощь Австрии?
— Пожалуй, было бы лучше, если бы турки взяли Вену. Они выгнали бы Габсбургов.
— Тогда, может, и не было бы разделов.
— Он должен был вступить в союз с турками!
— Ведь тогда у нас были общие враги.
— Собесский пальцем о палец не ударил, чтобы навести порядок внутри страны.
— А потом все пошло вверх тормашками.
— Почему никто не поднял бунта, когда путем подкупа посадили на трон саксонца?
— Разве тогда не было умных людей?
— И куда девались гусары?
— Почему они согласились на немой сейм?
— Армия должна была взбунтоваться!
— Выступить против правительства!
— Заговор!
— Революцию устроить!
Алкивиад онемел. Наконец он понемногу пришел в себя и стал объяснять нам запутанные и темные причины падения шляхетской Республики. Нам пришлось раздумывать над тем, мог ли один, хотя бы и самый замечательный вождь, спасти свою страну с негодным государственным устройством, не изменив предварительно это устройство. И что необходимо проделать для того, чтобы изменить государственный строй. И можно ли делать революцию, если нет революционных общественных сил.
Мы говорили и о тех, кто наконец взялся за переустройство Республики. Говорили о Замойском, Конарском, Лещинском, Черторыских, о людях из «коллонтаевской кузницы». Вот там-то как раз и был Декерт. О польских якобинцах, о создателях Конституции Третьего Мая и о тех, которые им мешали.
Теперь все это встало перед моими глазами. И я уже знал, о чем мне трепаться. И что по самым бедным подсчетам на эту тему я могу рассуждать два часа. Лишь бы не подвело меня вдохновение, а я уж им задам перцу! Отобью у них охоту зондировать Восьмой Легион! Кончится это представление! У меня есть средство! Я сумею ошеломить и Дира, и этих гостей. Я заговорю их насмерть. Покончат они наконец с вопросами и разбегутся по домам. И я начал свою большую речь.
— Коллеги простят мне эту затянувшуюся паузу, — сказал я. — Это было не оттого, что я зазевался, а причиной этому было, если можно так выразиться, прозрение. Внезапно перед моими глазами предстала историческая сцена. Я увидел старую ратушу. Когда-то она стояла здесь посреди рынка. Из ратуши выходит одетый в черное человек с длинным и печальным лицом. Это и есть Декерт, бургомистр Варшавы. За ним с достоинством шагают представители других городов, они тоже в траурном наряде. Они усаживаются в кареты, конечно, черные и запряженные карими или, иными словами, черными лошадьми. Слово это тюркского происхождения. Прошу дорогих коллег сравнить с пустыней Кара-Кум, название это означает «черные пески», а также вспомнить прозвище великого визиря, Кара Мустафы, или иначе Черного Мустафы, и вам станет ясным происхождение этого слова.