пел он, и сразу возникало полное ощущение терпкой южной ночи, степного простора и дрожащей земли под копытами бесчисленных конских табунов.
Человек пел, глядя в какие-то ему одному известные дали, и вкладывал в каждое слово столько внутренней силы, что у Сашки просто мурашки побежали по коже. Он простоял, не сходя с места, до самого конца песни.
— А Мурку можешь? — раздался поверх голов чей-то пьяный голос.
— Могу, Петька, могу, — улыбнулся человек и провел пальцами по струнам.
Сашка тоже знал Мурку. Он встал поближе к гитаре, развернулся лицом к слушателям и с первым же аккордом запел.
Толпа от неожиданности захохотала, но Сашка нисколько не стушевался, а, наоборот, запел еще громче.
Припев они пели уже вдвоем, а потом, отдав гитару, пошли вместе по Суворовскому бульвару. Оказывается, в переходе обычно играет совсем другой человек, а Толян, так, оказывается, звали нового знакомого Сашки, просто попросил у него гитару на пять минут.
Толян рассказал Сашке, что приехал в Москву из Владивостока, где работал в театре актером и переиграл кучу главных ролей.
А сейчас он пробует устроиться в театр здесь, а пока работает дворником, подметает улицы.
— Да ты в переходе себе сколько хочешь денег можешь заработать, — не удержался Сашка. — Вон тебе сколько за одну песню набросали.
— А у меня гитары своей нет, — вздохнул Толян. — И я не за деньги работаю, а за крышу над головой.
Они уже сворачивали на Малую Бронную. Толян внимательно посмотрел на Сашку и спросил:
— А ты сам-то где живешь? Метро уже не работает.
— Рядом, — беспечно махнул рукой Сашка. — Мне метро и не нужно.
— А родители?
— Спят давно. А я всегда гуляю перед сном.
Толян остановился и протянул Сашке руку.
— Тогда счастливо гулять дальше. А я уже дома.
Сашка растерялся.
— Как уже дома? Мы же на перекрестке стоим.
— Дойду сам. Мне с болтунами не по пути.
— А почему это я болтун? — решил на всякий случай обидеться Сашка.
— Что ты мне врешь — это видно сразу. А почему врешь — этого я не знаю, да и не очень хочу знать. Пока.
Толян хлопнул Сашку по плечу и быстро зашагал в глубь квартала.
— Стой! — закричал Сашка. — Подожди.
Он догнал Толяна и схватил его за рукав рубашки.
— Да, соврал я, соврал! Я сбежал из детдома и мне негде ночевать. Вот ты и услышал свою правду, если она тебе нужна. Испугался, что я к тебе ночевать буду проситься? Да нужно мне очень. Я в любом подъезде переночую. Я просто песни люблю!
И он резко повернулся, чтобы уйти, но Толян положил ему руку на плечо.
— Стой. Ладно, не обижайся. Прости меня, я же не со зла. Просто решил сдуру тебя повоспитывать. Пойдем, переночуешь у меня, а завтра что-нибудь придумаем.
— А как ты догадался, что я вру? — немного успокоившись, спросил Сашка.
— По глазам. Я же сам такой недавно был. Глаза у тебя какие-то бездомные.
— Бездонные? — не расслышал Сашка.
— Это ты хорошо сказал, — засмеялся Толян. — Бездонные, бескрышные, бесстенные, в общем, не ограниченные замкнутым пространством, а вмещающие в себя весь мир. Хорошо я сказал?
— Хорошо, — согласился Сашка. — А песню ты про кого пел?
— Про Чингисхана. Он ведь тоже был бесстенный и бескрышный, дитя степей. Кстати, мой дальний родственник. Правда, о-очень дальний, — протянул Толян, а затем сказал официальным голосом: — Песня основана на реальных фактах его биографии, — и строго посмотрел на Сашку.
— Сам сочинил? — улыбнулся тот.
— Сам, — ответил Толян, и они, довольные друг другом, захохотали.
Неподалеку от Палашевского рынка они свернули во двор и остановились перед старым трехэтажным домом, имеющим явно нежилой вид. На окнах не было ни штор, ни занавесок, а через второй этаж проходила широкая трещина.
— Вот здесь я и живу, — показал Толян на второй этаж. — В любой момент эти стены могут обрушиться, поэтому каждый день, который я живу на свете, я считаю подаренным судьбой. А для чего подаренным — пытаюсь разгадать. Ну, а как ты — будешь испытывать судьбу?
— Тоже мне испытание, — усмехнулся Сашка и вошел в подъезд.
Дверь в квартиру Толяна была обита жестью и казалась наглухо заколоченной. Но Толян спокойно вытащил пальцами два огромных гвоздя и дверь легко открылась.