Ромашкин с полчаса провёл в саду, а затем его проводили в одну из комнат для гостей, предупредив о ежевечернем чае . Поставив чемодан возле шифоньера, Андрей Петрович уселся на низкую и одновременно необычайно широкую кровать с голубым одеялом и кружевными накидками. Перед камином стоял небольшой столик, куда минуту назад мальчик-привратник положил сегодняшнюю газету 'Таймс'. Свет от трёхрожкового подсвечника падал на обитые материей стены, на которых висело несколько пейзажей. Расслабившись, он взял в руки газету и, прочтя заголовок, рухнул спиной на мягкое одеяло. Пахло розами и миндалем. Было прохладно.
В двадцать часов Андрея Петровича пригласили отобедать, и питавшийся, скажем так, не очень вкусной и полезной пищей на паруснике, он горько пожалел об отвергнутой им стряпне корабельного кока. Обед вышел более чем скромным, и было такое мгновение, когда Ромашкин даже вспомнил о чесночной похлёбке, но тут же отбросил неуёмные мысли, исходившие из его утробы. Недостаток блюд с лихвой покрывала беседа со Смирновым. Они были с Яковом Ивановичем чем-то похожи, за исключением возраста. В свои пятьдесят шесть лет тот также имел высокий рост, был недурен собой, осанистый, со стройным и развитым телом, тщательно следивший за своей одеждой, избегавший в ней всякого ненужного щегольства и тем самым поддерживающий свой стиль, без всякой чопорной натянутости, который тогда назывался 'классический'. То есть носил на голове парик и был одет по моде конца XVIII столетия. Свойственное этому человеку редкостное сочетание энергии и утонченности сосредоточивалось в его глазах - небольших черных глазах, блестевших, как два оникса, и пронизывавших собеседника острым, пожалуй, чересчур пристальным взглядом, который ввинчивался в вас без всякого усилия, как стальное сверло в древесину. Но стоило лишь начать с ним беседу, как его внимательные и немного устававшие глаза освещались несомненной добротой и серьёзностью, о таких людях принято говорить: не человек, а золото. И это был самый верный эпитет, характеризующий Смирнова.
После обеда Андрей Петрович передал небольшую бандероль и минут через пятнадцать-двадцать был приглашён в кабинет.
Смирнов взглянул на часовой шкаф, увидел, что уже как бы пора готовиться ко сну, прошёлся по кабинету и сел на другое кресло, напротив Ромашкина, так, словно они стали находиться в равных положениях. Всё это время Андрей Петрович следил за ним глазами, пытаясь понять, что с ним происходит. Яков Иванович предусмотрительно не стал спрашивать, что ещё собирался ему рассказать гость, и, возможно, для того, чтобы избавить себя от этих подробностей, вдруг принялся говорить сам, свободно и быстро, с заметно изменившейся интонацией.
- Я не верю, что Вы от частного лица! Никто не может располагать подобной информацией в полном объёме. На этих страницах труд десятков, если не сотен людей. Здесь выкладки по урожаю, армии, флоту, финансовому состоянию французской империи. Анализ на два года вперёд! Откуда эта уверенность, что к лету двенадцатого года Наполеон нарушит Тильзитский мир?
- Яков Иванович, я не располагаю ни знанием слухов, ни фактами. Мне сложно рассуждать о том, что написано в послании. Ведь я не знаком с содержанием и ни слова не сказал о частном лице.
- Но вы знакомы с тем человеком, который передал Вам это послание?
- Безусловно. Я же говорил Вам, чьи интересы здесь представляю. И они сугубо коммерческие.
- Да, говорили, какие-то паровики Уатта... И эти невероятные по объёму средства пугают меня. Как и то, чего я не могу осознать. Зачем вашему клиенту оставлять стопроцентный залог за посольский дом и делать вид, словно ничего не произошло? Ведь он уверен, что иных покупателей не будет.
- На этот вопрос я уполномочен дать объяснение.
- Извольте, милостивый государь.
- С политической точки зрения, для России будет лучше, если Франция останется в неведенье, что война между двумя государствами проходит только на бумаге карт. Вы понимаете, о каких воюющих странах я говорю. И Ваша задача видится моему клиенту в приложении давления на все имеющиеся точки силы, способные воздействовать на Парламент и влиятельных людей Англии для возобновления серьёзных действий в борьбе с Наполеоном. И дабы не отвлекать от основных задач, Вас избавляют от некоторых проблем. Вы здесь, как говорит мой наниматель: 'на первой линии редутов, и не должны отвлекаться на всякие мелочи, такие как нехватка пороха или ядер'. Что же касается выделяемого бюджета, если он кажется чрезмерным...
- Не кажется, - тихо ответил Смирнов. - Для столь информированного Вашего клиента, думаю, не осталось тайной то, что на содержание всего этого, - Яков Иванович обвёл рукой кабинет, намекая на весь дом, - я отдаю все свои средства.
- Это давно не является секретом, как для меня, так и для многих наших соотечественников, оказавшихся здесь в непростой ситуации. Ведь тут кусочек России, встав на который, чувствуешь себя дома.
- Я рад, что это начали понимать в Санкт-Петербурге.
- В таком случае, - Ромашкин не обращая внимания на последнюю провокационную фразу, извлёк из папки бланк, - извольте пересчитать и расписаться в получении.
На стол лёг бланк гербовой бумаги, и Смирнов в душе усмехнулся: можно сколь угодно пытаться завуалировать любой разговор, покрыть его печатями тайн, но как только наступает финансовый отчёт, всё сразу становится ясно, откуда и куда тянутся нити.
'Жаль, - думал Смирнов, - до сих пор не уделяют внимания мелочам. Бланк-то какой любопытный: тридцать копеек за лист - это понятно, а вот откуда тут типографский номер? Впервые такой вижу. Видимо, для особых случаев. Так-с '... на хозяйственные нужды по собственному усмотрению', однако с такой формулировкой и карибскую эскадру вице-адмирала Кокрейна перекупить можно, хватило бы шиллингов'. И в то мгновенье, пока Яков Иванович изучал бланк, Ромашкин снял верхнюю часть чемодана, нажал на потайную кнопку и стал извлекать пачки фунтов, незамысловато перевязанных бечёвкой. Очень много пачек.
Без сомнения, в предоставлении крова Андрею Петровичу был дан 'зелёный свет', более того, Смирнов посчитал своим долгом, что обязан помочь 'таинственному чиновнику' в силу своих возможностей во всех его начинаниях. Все же для гостя Лондон оказался совершено незнакомым, а для Якова Ивановича стал почти родным. В течение трёх дней они изъездили город вдоль и поперёк, посетили несколько адвокатских контор, заводов, мастерских, клубов, кофеен, подписали договоры о намерениях, оформляли патенты и даже встретились с несколькими лордами, которым Ромашкин за игровым столом проиграл чуть больше ста восьмидесяти фунтов. Этим или чем-то другим, он настолько расположил их к себе, что в компании Болтона и Уатта на следующий день начали отгрузку паровых машин, сдвинув сроки контрактованного времени с другими покупателями. А вечерами они коротали время за чашечкой чая и вели беседы чуть ли не до полуночи. И если приезд в Лондон, как и в любой незнакомый город, Ромашкин воспринимал с некой долей исследовательского задора и радости, свойственных путешественникам, то расставание ознаменовалось полнейшей грустью. Он не в первый раз был за границей, любил припоминать прекрасные места, виденные им, и в компании часто рассказывал о них живописно и верно. Как аккуратный путешественник, в своих вояжах он не преминул осмотреть везде все достопримечательности природы и искусства, и обогатить память воспоминаниями, а дневник рисунками. Но так как на это всегда не хватало времени, он старался покупать картины у местных художников. Так вышло и в этот раз.