Снова эти чёртовы малозаметные различия в лексиконе!
— Ну, вот эта вот дура.
— Антилопник, — поправил отец и отвёл к задней стороне машины.
Пятая дверь внедорожника выглядела по-особенному: была бронированной, наверху крепился какой-то не то тент, не то палатка. Но что больше всего бросалось в глаза — тонкая решётка на стекле из странного сплава с мелкими камнями на пересечениях и точно такая же стенка с решёткой, отделённая от второго ряда сидений.
— Матрицированная машина? Кем промышляет у тебя приятель? Охотник за головами?
— Охотник за головами, — кивнул отец. — В основном — за головами особо непокорных аборигенов, живущих в пригородах. Ну… что ж, приступим к испытаниям, Степан.
С этими словами отец порылся в сумке и вручил здоровенную гальку. Я с расстояния почувствовал, что в ней немало силы — это явно был аккумулятор на полсотни, а то и сотню кейтов.
— Что, прямо… сейчас?
— Да. Постарайся не выжрать всю силу. А то потом заставлю самому заряжать.
Степан кивнул, взял гальку в руку, приосанился, зажмурил глаза. Я инстинктивно шагнул в сторону от машины, но отец поймал за руку.
— Постой-постой, смотри на него.
Я смотрел, чувствуя, как растёт, кипит в нём сила, вытекая из камня через ладонь. Казалось, что вот-вот и я увижу это обычным человеческим зрением, но видимого спектра тут не было, нулевой навык хоть и имел свойство отдельного органа чувств, но ощущалось это по-другому.
— Не могу, — сказал Степан и шумно задышал.
— Ты зачем так сильно тужишься? Того и гляди — обделаешься от натуги, — без тени улыбки на лице сказал отец, затем протянул пластиковую бутылку воды. — На вот, утоли жажду.
Пол-литра «Колодезной слезы» было выхлебано за пару секунд, бутылка погнулась от давления, а затем с треском вернулась в привычную форму.
— Ты же хорошо помнишь мотив, который скрепляет навык? — подсказал я. — Может, попробуешь напевать вслух?
— Я стесняюсь… — признался он. — Неподобающая дворянину песня. К тому же, там упоминается ваша с Матвеем Генриховичем фамилия, и, подозреваю, вас эта песня изрядно достала.
— Ха! — воскликнул отец. — Кажется, я догадался.
— Звучит интригующе, процитируй? — спросил я.
Степан помотал головой. Отец крякнул и присел на «антилопник» — я понял, что сейчас будет какая-то короткая история.
— Ты знаешь, в иерархии нашего… — тут отец огляделся, нет ли вокруг посторонних, и сказал вслух, — Общества есть одно лицо, приближённое к Его Величеству. Меньшиков его фамилия, князь, из того самого рода. Процент сечения — не меньше пятнадцати, и когда я общался с ним лет семь назад, у него в тридцать пять лет было уже не меньше пяти навыков.
Фамилия эта была мне уже знакома. Во время нашего плавания на корабле как-то раз во время готовки Амелия рассказала нам с Самирой байку про Меньшикова, что-то про его страсть к аквариумным рыбкам, и про то, что он заказал у «Курьерки» доставку какой-то очень редкой гурами из Амазонского моря. Всплыло и прозвище, которое со слов Амелии прозвучало в адрес князя от одного из приближённых — вспомнилось, что мы долго рассуждали, почему его могли так прозвать.
— Частушечник, — вспомнилось мне. — Вот почему.
— Ты знаешь, да? — обернулся ко мне отец и продолжил. — Так вот, я позволю процитировать несколько его мотивов навыка, опустив определённые слова:
По реке плывет баржа,
На барже… кхм… моржа.
Он качает ластами
Между… кхм… астами.
— Смело, — кивнул я. — А ещё?
— Девка плавала в пруду,
Ей карась попал в… кхм…
Карася конечно жалко,
Но рыбалка — есть рыбалка.
— Предположу, что это что-то связанное с водной стихией?
— Криогенез, — кивнул отец. — Так что там, как?
Степан снова приосанился, схватился за булыжник. Я услышал мотив, проговариваемый, скорее, как некое заклинание.
А следом у меня возникли флешбеки не то из прошлой жизни, не то из жизни школьной и студенческой — действительно, вполне возможно, что однофамильцев в этом мире данная песня могла весьма раздражать.
— Хоп, мусорок, не шей мне срок. Машина «Циммера» иголочку сломала. Всех понятых, полублатных, да и тебя, бля, мусор, я в гробу видала!
Я уже был готов рассмеяться, но…
Внезапно в глазах побелело, меня шваркнуло о что-то тёмное, и я снова поймал весь спектр отвратных ощущений: тошнота, головокружение, судороги, онемение головы и шеи.
Только спустя пару секунд понял, что нахожусь внутри багажного отделения внедорожника. Но было и новое чувство — чувство полной беспомощности и потери навыка. Именно так я себя ощущал, когда на меня надели ошейник в японской подземной лаборатории. Клетка глушила навык, а ещё меня дико клонило в сон. Ноги подкосились, я ударился локтём и бедром о что-то твёрдое, поднял голову и с трудом привёл в порядок зрение.
— Твою ж мать! — я заколотил в дверь, увидев в окне довольные лица отца и Степана. — Вы совсем, что ли, сдурели?
Отец пару секунд возился с замком в двери, затем я наконец-то выпрыгнул из машины и вдохнул воздух полной грудью.
— А если бы я там помер? Если бы он промазал, и у меня нога куда-нибудь через стенку телепортировалась?
— Тут, сын мой, тебе следует поставить двойку по сенситивике. Либо — двойку твоим преподавателям из Верх-Исетска, — сказал отец, скорее для Степана — потому что о моих пробелах в знаниях он был уже давно осведомлён. — Навык телепортации так устроен, что невозможно причинить серьёзное увечья или создать угрозу для жизни прямо в момент телепортации. Всегда выбирается условно-безопасное место и положение тела. В кипящую лаву, на дно океана и так далее — телепортироваться или телепортировать живое существо крупнее бактерии невозможно.
— Четвёртый парадокс Столбовского. Это научная загадка, над которой бьётся ни один десяток учёных, — продолжил Степан. — Типа, где та грань, где телепортация может пройти с риском для жизни, и где этот риск для жизни после переноса возникает.
— Даже если так, я для вас кролик подопытный, что ли? — продолжал негодовать я. — Могли бы предупредить хотя бы.
— А ты бы согласился? — спросил отец.
— Конечно, — сказал я, но затем понял, что, возможно, вру самому себе. — Ладно, допустим, для чистоты эксперимента, учитывая, что планируем телепортировать сенса, который к этому не готов…
Я прикусил язык, вспомнив, что мы договорились с отцом не говорить лишнего про Ануку.
— Всё же, Матвей Генрихович… Кто он? Чем он провинился? — спросил Степан.
— Позже всё увидишь и расскажешь. А пока — нацепи цацки, и поехали. Потом в дороге ещё раз эксперимент повторим.
Нам со Степаном отец выдал аккумуляторы и кольца — «от сглаза», как он сказал, т. е. от гипноза. Показал арсенал — три мушкета, выглядящих старинными, топорики, несколько ножей и длинную не то саблю, не то мачете.
— Какие-то пушки старенькие, — сказал Степан, повертев в руках ствол.
— Какие были.
— Понятно, с современной оптикой и разными примочками местные умельцы могут отрубить, слышал о таком.
Первый день в пути прошёл достаточно спокойно. Мы миновали город и поехали в сторону побережья — более-менее приличная дорога шла там, рядом с русскими деревнями и прибрежными посёлками. В одном из них остановились на обед — спрятанный за забором, он выглядел скорее военной базой, чем тихим городком. Я заметил логотипы Приволжско-Уральского Газового Картеля и Собрбанка — присутствие империи здесь всё ещё сохранялось. Как и в соседнем Казанцеве, здесь было прилично горцев: кавказцев, каких-то малоопознаваемых северных народностей, но всё так же звучала русская речь, а местных, тонмаори, почти не наблюдалось. За обедом я всё-таки спросил отца, когда мы остались одни:
— Можешь объяснить смысл тренировок? Для чего нам именно такая машина с таким отсеком?
— Для Ануки, — вздохнул отец.
— Мне всё ещё кажется, что эта клетка больше для преступника, чем для девочки. Ты считаешь, что она не захочет идти с нами добровольно?
— А ты сам как считаешь? Она сбежала от Елизаветы Петровны и не выходит на связь с нами. Считает опасными, хотя ты и Искандер обходились с ней хорошо. Более того, к ней приехала мать.