Чаще всего, это была какая-нибудь совсем неправильная война — или гражданская, или война на территории моей Родины, или, того хуже, постапокалиптическая война на обломках того, что когда-то являлось моей Родиной.
По счастью, в этой жизни всё начиналось не так. Я успел увидеть и другие стороны этого мира — увидеть его красоту, прекрасных женщин и сложность миропорядка. И с родиной здесь было всё более чем в порядке — по крайней мере, для конца двухтысячных, которые были неспокойными в большинстве реальностей. Желание усекать лишние ветви всё ещё теплилось во мне, но тот факт, что я внезапно оказался в окопе в зоне боевых действий — ни прибавило, ни убавило у меня желания продолжать здесь жить и трудиться во благо мира.
К первому солдату, пригнувшись, подошёл ещё один, с удивлением на меня воззарившийся. Возникла короткая пауза, когда никто толком не знал, как поступать. Эту паузу я заполнил мыслительным процессом.
Услышав про Виннипег, я прикинул ситуацию. Итак, это западное полушарие. Точка, равноудалённая и от Антарктиды, и от Москвы. Место схватки Норвежской империи и Луизианы, которую можно было назвать союзнической. Осталось не ошибиться с тем, на какой стороне фронта я очутился. У обоих солдат были типичные реднечьи морды — нормальные тридцатилетние мужики из американской глубинки, которые могли оказаться что с той, что с другой стороны фронта.
В форме войск я не разбирался, гербы тоже помнил плохо. Оружие попросту было старым, и марка особо не читалась. Английский указывал на то, что это, скорее всего, франко-англоязычная Луизиана. Однако тут же вспомнилось, что на стороне норвегов воюют калифорнийцы и англичане, и это запросто могут быть наёмники, пришедшие с недружественного туманного Альбиона. Вспомнился мой второй день в этом мире — нападение обезумевших английских бейсболльных фанатов.
Ситуация оказалась серьёзной. Одно неверное движение, и я мог оказаться трупом. Конечно, мне вспомнились слова отца о том, что телепорт всегда помещает в условно-безопасное место. Чтобы не умереть, не задохнуться, не утонуть в первые же секунды. Но никто не говорит про вторые и третьи секунды — окоп запросто мог оказаться вражеским.
В общем, где бы я не очутился, понял я, эта война и к счастью, и к несчастью — абсолютно точно была не «нашей» и не моей. К счастью — потому что по всей логике я должен был с неë выбраться достаточно скоро. К несчастью — потому что повлиять на ситуацию я практически не мог, и произойти могло всё, что угодно.
— Кто он? — наконец-то спросил второй солдат.
(Учитывая, что мой местный английский оказался весьма сносным — дальнейшие диалоги буду приводить сразу в переводе.)
— Телепортировали, говорит. Смотри, куртка какая.
Я взглянул назад, в землянку. Мой взгляд упал на башню из консерв в углу. «АЛЯСКРЫБПРОМ», — прочитал я при тусклом свете ламп.
Алеутская республика хоть и была русскоязычной, но граничила и с Луизианой, и с норвежским Винландом, оставшись нейтральной. То есть могла поставлять консервы и тем, и этим. Если это норвежцы или англичане, понял я, надо сперва прикинуться беженцем, а если не пройдет, то готовиться применить навык. Глаз уже рассчитал угол атаки кинектирующего удара, затем прыгнуть наверх, из окопа, оценить обстановку, поймать автощитом десяток пуль и прорываться через серую зону к луизианцам…
А если крупный калибр? А если мины? А если у врагов сенс? Я ещë ни разу не оказывался на поле боя, где воевали сенсы. Благо, мои собеседники сами разрешили мои подозрения.
Мой мобильник в кармане зазвонил, я машинально нащупал и нажал кнопку сброса, не принимая вызов.
— Это шпион! — вдруг заорал второй, тыкнув мне в морду стволом. — Он норди! Смотри, какая куртка! Руки назад! Оружие брось!
Первый усмехнулся и хлопнул второго по фуражке. Похоже, он был старослужащим — что-то вроде ефрейтора.
— Ты идиот, Сэм, на кой хрен сдались норвегам наши окопы? Мы вторая линия обороны! Ты откуда, малец?
— Москва. Я… сэр, — я забыл слово «дворянин», — подланный российской короны, специальный императорский курьер, младший лейтенант. Находился в Антарктиде. Это сделали тонмаори.
Чин подпоручика примерно соответствовал должности. Для убедительности я порылся в карманах и вытащил чек с заправки в Елауте. Ефрейтор присвистнул.
— Сэр, ну-ка спойте что-то по-русски? — без доли насмешки спросил ефрейтор.
— Ты, мля, серьезно? — усмехнулся я по-русски. — Может, мне ещë вприсядку сплясать и на балалайке спеть?
— What a beautiful language! Какой красивый язык! Еще, сэр, прошу!
Я вздохнул — видимо, подобная нелепость все-таки требовалась для установления контакта. Из всех песен, конечно, вспомнилась наиболее-дурацкая, строки из которой я слышал парой минут назад.
— Ладно, ладно. Хоп, мусорок, не шей мне срок. Машина «Циммера» иголочку сломала… Довольно? Ведите меня к своему командиру.
Ефрейтор покачал головой.
— Сейчас у нас по расписанию утренний обстрел. Пара десятков снарядов — и сидим спокойно весь день. Вряд ли норди попрут в атаку, поэтому Бредли приедет к вечеру только. Пока садись, сейчас будем кофе варить.
Он кивнул на топчан.
— Сколько сейчас времени?
— Семь утра, сэр. Как вас зовут, сэр?
Мы познакомились и наконец-то обменялись рукопожатиями. Ефрейтора звали Томас, он выдал мне чью-то простреленную каску и провел короткую экскурсию по окопу, показав отхожие места и кухню. От сухпайка я отказался, сказав, что не голоден. Местным он явно мог оказаться нужнее. Когда мы сели завтракать, я осторожно спросил про раненых.
— Вчера пару увезли. А чего? У нас только осколочные ранения. Бинтов и обезболки у нас хватает.
Затем спросил про работу, «как там, холодно в Москве?», «а на Антарктиде ещё холоднее?» Затем спросил, видел ли я дракона, только после этого вопроса я снова вспомнил, что у меня есть мобильник, достал и показал фото, чем вызвал полный фурор.
Потом отошёл в сторону и посмотрел пропущенный — он был от отца по квантовой связи. Я уже знал, что аппаратура для подобных звонков была только у него в доме на Новой Зеландии, в Годуновске-Тихоокеанском. По обычной связи я звонить не мог, потому что, во-первых, сомневался, что связанность между континентами существует, во-вторых — потому что был в окопе на линии фронта, где всё слишком плохо, а во-третьих — потому что местные стандарты связи абсолютно не соответствовали имперским, и телефон попросту бы ничего не поймал. Разговор подошедших солдат, которые не до конца поняли, кто я такой, это подтвердил:
— А нахрена ему телефон?
— Ясно для чего — девок смотреть с него после отбоя. У Рихарда тоже есть.
Затем пошли вопросы попроще — есть ли девушка, какая она, умею ли стрелять, на кого учился — в общем, обычный интернациональный мужской разговор.
Я не сразу понял, что ни один вопрос не касался ни моего внезапного появления, ни моих навыков. А лишь через полчаса я вдруг осознал, что все, абсолютно все вокруг было абсолютно-нулевыми.
Меня это удивило, но тут же я прикинул, что ничего странного в этом нет. Увы, низкий процент сечения солдат на фронте в мире, где все делятся на низкопроцентных и высокопроцентных — это вполне логично. Вспомнился хитрый коэффициент Столбовского, высчитывающий зависимость между уровнем образования, средним процентом сенситивных у разных народов и ростом числа изученных навыков. Если учесть, что и вся Луизиана особо не славилась большим числом сенсов среди населения, то генералов можно было понять.
Пускать в регулярную пехоту, сидящую на линии обороны, кого-то с минимальной способностью — слишком расточительно. Но насторожило другое: создавалось впечатление, что они как будто бы в принципе ничего не знают о сенситивности. Они даже не спросили, что за артефакт удержал две пули, которые с перепугу в упор всадил в меня Томас, а отсутствие урона списали на «хитрую куртку».