Но пока я пытался протиснуть свободную от подарков руку и открыть цепочку изнутри, пёс всё-таки изловчился и цапнул меня за ногу — ощутимо, но, как мне показалось, не до крови.
После тут же послышался голосок откуда-то сверху, над верандой.
— Тэпходон! А ну — место!
Пёс тут же, стремглав, убежал в будку, поворчав напоследок.
Цепочка на двери так и не поддалась, толщины ладони не хватило, а крепление было слишком далеко. Пока я думал, чем бы поддеть — уж не кинектировать же мне дверь со всего размаху? — я услышал в голове тихий бесцветный голос.
«Лестница».
Я вышел из веранды, снова вызвав рычание пса, посмотрел наверх. В узком окне над верандой горел тусклый свет, и окно снова было открыто.
Что, повторить подвиг, который я совершил там, в Петербурге? Тут было даже проще — покатая крыша веранды и всего второй, а не третий этаж. Лестницу я обнаружил у дальнего конца веранды, под ветвями раскидистой яблони. Полез осторожно, но по дороге, изловчившись, сорвал сочное яблоко и сунул в карман. Осторожно прошагал по скользкой металлической крыше до окна, в котором уже погас свет, протиснулся откровенно с трудом — внутрь.
Здесь я оказался в тёмном коридорчике, в котором было пять дверей.
Представил план здания, вспомнил, в каком окне горел свет тогда, когда я увидел это из окна своей игровой.
Третья дверь — и действительно, тусклый свет пробивался из-под двери.
Я подошёл и постучал.
— Входите, — послышался несмелый голос за дверью.
«Входи», — послышался куда более смелый голос у меня в голове.
Я открыл дверь.
Спальня, совмещённая с кабинетом и гардеробной, оказалась просторной, квадратов тридцать. В комнате горели лишь лампочки над трюмо и над столом с рихнером, а огромная, ровно застеленная кровать стояла дальше, в углу, за ней — шкаф, на котором восседали огромные плюшевые игрушки — мишка, львёнок и пингвин.
Нинель Кирилловна сидела в четырёх метрах от меня, за трюмо, стоящим между окнами. Увидев меня — поднялась и потянулась. Лёгкий джемпер слегка задрался вверх, короткая юбка, колготки… Я любил, когда девушки так потягиваются, а когда потягивается любимая девушка…
Я не спешил напасть и заключить её в жарких объятиях. Стадия флирта.
— Принцесса в замке, я прошёл все испытания. Я думал, что вы уехали в Питер!
— Тэпходон вас не покусал? — наконец, спросила она.
Этот чертовский голос колокольчиками.
— Нет. Это вам, вы же любите пингвинов, — сказал я и положил на пол картину.
— О, это же… Бородов-Кириллин, как-то так. А бутылка? — улыбнулась она. — Только не шагайте сюда, снимите обувь! Здесь ковролин. И я вижу цветок… Мама очень не любит, когда рвут с грядок.
Я воткнул цветок в дверной косяк, скинул ботинки, повесил сюртук на вешалку, оставшись в рубашке. Дезодорант, несмотря на активные физические упражнения, судя по всему, справлялся.
— Бутылка — на всякий случай. Ещё сорвал яблоко, — я достал из кармана и положил на пол.
— С закуской, как говорят, «за встречу»? Открывайте, я не умею, не разбираюсь. Хотя — я не знаю… — она снова замялась. — Это же надо идти до кухни. За штопором и фужерами, у меня тут только кружечка.
— Потом решим этот вопрос. Пожалуй, сяду вот сюда, — я присел на край кровати. — Нинель Кирилловна. Я вам писал, очень много писал. Ваш телефон…
Нинель Кирилловна подняла со стола конверт и перебила:
— Мне пришло письмо сегодня. Дворецкому передал мужчина, похожий по описанию на того вашего водителя, с которым мы попали в перестрелку на одном из первых… свиданий. Я ещё не открывала. Мне открыть?
Волкоштейн-Порей, вспомнилось мне — действительно, я посылал через него бумажное письмо. То ли он затормозил, то ли в Москву пришло только сейчас.
— Можете открыть его, — я кивнул. — И я вижу на столе ножницы — можете подать их мне? Для бутылки.
— Ловите, — она кинула ножницы в дальний конец кровати, чтобы не задеть меня ненароком.
Дистанция по прежнему составляла четыре метра. Она достала пилочку для ногтей, открыла конверт. Я же принялся возиться с ножницами — воткнул в раскрытом положении в пробку под углом, зафиксировал, принялся поворачивать.
Поглядывал на эмоции на лице Нинели Кирилловны. Она улыбалась, несколько раз сказала «ох», наконец — спросила:
— Правда? На вас покушались и взорвали дом?
— Правда. Я писал куда больше электронных. Но я у вас в блок-листе.
— Нет, неправда… — она покачала головой. — Я же вам писала! Значит, связь работает.
— Правда, я могу вам показать. Примерно догадываюсь, где это делается в телефоне.
— Вы же не будете распускать руки? — спросила она. — Ладно, сейчас.
Она подхватила свой телефон и села рядом со мной на кровать. Запах, прядка волос, которую она заправила за дужку очков. Ох уж эти очки. Нулевой навык — не сильный, но жгучий, тянущий к себе, как к чему-то родному.
— Вот почта… вот вся переписка с вами. Только тогда… в общежитии, а потом — ничего.
Я наклонился над её плечом, взял телефон вместе с её хрупкой, холодной от волнения ладонью. Стал большим пальцем открывать один пункт меню за другим. «Специальныя настройки» — «Настройки безопасности» — «Блокъ-листъ».
— Видите, — шепнул я, инстинктивно переходя на более низкий тон голоса. — Мой адрес почты.
— Странно… кто это мог сделать…
Я убрал галочку — мои письма так не пошли. Тогда я достал свой телефон, открыл и показал письма у себя в приложении. Она принялась читать, наклонившись ещё ближе, в какой-то момент я не удержался, поправил волосы и поцеловал в мочку уха.
«Я не готова», — взорвалось сообщение в голове.
Я вздрогнул, она повернула голову, посмотрела на меня, краснея и улыбаясь — я кивнул.
— Вы говорили про подарок, — решил я перевести тему.
— Вообще, после такого я подумываю подарить вам… Альбину, — прошептала она. — А что, я уже взрослая дворянка, могу позволить. Но вообще…
«Но изначальный подарок задумывался другим», — сказала она мысленно.
Я осторожно обнял за талию, она отпрянула и отсела. Затем вскочила, затараторила.
— Представляете, Эльдар Матвеевич, у нас в институте завёлся маньяк! Кто-то из служебного персонала, из работавших с рихнерами, хранил порнографию у себя на рабочем месте. Он установил скрытые камеры в туалетах, извращенец! А ещё — преподаватели заразились мексиканским гриппом. Из-за этого занятия задержали на неделю, выслали по цифровой почте. Хотите, я вам покажу свою курсовую работу по политической географии?
— С радостью, конечно, — кивнул я.
Мы переместились к рихнеру, с трудом найдя второй стул в углу комнаты, погребённый под подушками и одеялами.
Она открыла документ, там было множество политических карт, стала рассказывать:
— Мне задали рассказать про очаги сенситивной напряжённости на территории Нового света. Вот на этой карте они перечислены.
— На одном из них я был неделю назад, — кивнул я.
— О, расскажите!
— Это не очень приятная история. Виннипегский конфликт. Меня телепортировали оттуда из Антарктиды.
— Телепортировали⁈
Я рассказал историю, короткими фразами, низким голосом, без особых ужасов — иногда этот режим инстинктивно включается, когда находишься рядом с предметом обожания. Во время разговора она кивала, задавала вопросы, а рука с рихнер-мышкой ходила по рабочему столу, открывая файлы (вернее, «датэи») с картинами и прочим, и среди прочего промелькнула папка «отъ марфы».
— О, это то самое, о чём вы рассказывали? — прервал я рассказ.
— Да, — Нинель Кирилловна потупила взгляд. — Только не уговаривайте посмотреть вместе, мне очень стыдно. Вообще, это подсудное дело, и мне надобно всё это удалить.
— Ну, зачем же удалять. Вы можете отвернуться, а я посмотрю один, — предложил я.