— Мы тебя не узнали. Надо было предупредить, что ты замаскируешься. Думали — черномазый.
— Валютная в аэропорту тоже обозналась.
— Кабы не портфель, мы бы к тебе не подошли. Ладно, поехали в гостиницу. Примем сивуши и обо всем договоримся.
Молчавший до сих пор агент взял портфель Суржикова и чуть не выронил.
— Ого! Ты что, камней туда напихал?
— Консервы и запчасти для ремонта.
— Думаешь починить эту дуру?
— Попробую.
Они вышли из помещения и побрели к стоянке по мягкому, проминающемуся асфальту. Душный воздух был пронизан кислотой, едкой вонью.
— Чем это несет? — спросил Суржиков.
— Тем самым. От чего вся страна загибается, — ответил словоохотливый агент, которого Суржиков окрестил про себя Болтуном в отличие от другого — Мрачнюги.
Зелень вокруг была какая-то пожухлая, на многих кустах и деревьях листья сморщились и почернели, словно обожженные.
— Плохо дело?
— Хана!
— На прилавках пусто?
— С чего ты взял? Тут всего завались. Японская техника, китайские рубашки, афганские ковры, итальянская обувь, гонконговские костюмы, дамские шмотки от «Диора» и «Кардена», дублюхи уцененные — никто не берет по жаре.
— Жрать нечего?
— Магазины ломятся.
— А мне говорили — голод. Помирает народ.
— Помирают много. У них ведь как: наклянчил пару хилий — и в кино. Он будет неделю не жрать, но посмотрит все дерьмовые новинки. Здесь фильмов накручивают в шесть раз больше, чем в Голливуде.
А когда сели в машину, молчаливый Мрачнюга спросил:
— Как в Москве с харчами?
— Колбасу кошки не едят. Но в столице еще туда-сюда…
Суржиков осекся. Сейчас последует непременная сентенция, что у нас в магазинах пусто, а на столе густо, а у иностранцев… Суржиков не успел договорить в уме эту пошлость, как Болтун уже выкатил колобком осточертевшую чушь, какой утешает себя неспособный создать достойную жизнь народ.
Суржикова привезли в гостиницу, проводили в номер и угостили местным сладковатым самогоном сивуши. Он поставил закусь: чуть присоленные черные сухари и баночки бельдюги в томате. В разгар скромного пиршества Мрачнюга вдруг всполошился, стал смотреть на часы и горестно вздыхать.
— Чего ты маешься? — спросил Болтун.
— Опаздываю… Я вам не нужен?
— А кому ты вообще нужен? Опять, что ли, распродажа?
— В посольский магазин должны завезти вареные джинсы. Может, кроссовки подкинут.
— Катись! — сказал Болтун, и тот мгновенно исчез, будто растворился в воздухе. — Барахольщик. Только о шмотках думает. Ничего не читает. Над Пикулем заснул. Представляешь?
В этот день Суржиков на объект не попал. Засиделись и за хорошим разговором не заметили, как пала ранняя южная ночь. Генерал оказался прав: сивуши — вещь коварная…
Оставшись один, Суржиков задумался над той противоречивой картиной жизни Голодандии, которая возникла из разных свидетельств. Скорее всего правда есть и в том, и в другом. Какие-то голодандцы умирают, какие-то выживают. А Что в магазинах полно, тоже понятно — низкая покупательная способность. И потом, Болтун судит по столице, он не бывал в глубинке, не знает, как живет народ на периферии, к его словам следует относиться с осторожностью. А разве не противоречива и наша жизнь? С одной стороны, полное преуспевание, мы обогнали Запад по всем статьям, с другой — пустые прилавки, сплошное убожество. Видимо, это и есть то, что называется диалектикой и чего никак не мог постигнуть точный ум Суржикова. Сейчас он впервые что-то ухватил. Мы — это Голодандия навыворот: здесь купить не на что, а у нас купить нечего. Результат же один: хана народу. Это, видать, и есть единство противоположностей. Философски успокоенный, Суржиков заснул сном младенца.
На другое утро Болтун был как штык. Он извинился за Мрачнюгу: в посольстве очередь выстроилась на ночь, поскольку списки себя не оправдывают, а фиксировать свое место на ладони чернильным карандашом посол запретил. Цифры эти не стираются, и пронумерованные посольские работники служат посмешищем всего дипкорпуса.
Суржиков переоделся в европейское платье, прихватил какой-то сверток и сказал, что готов к выполнению служебного долга. Голова после сивуши была на удивление ясной.
— Ты что же, так полезешь? — удивился Болтун.
— А что такое?
— Небось скафандр нужен, кислородный аппарат.
— Что я — американец? Пошли.
Им понадобилось всего полчаса, чтобы добраться до объекта. Он еще загодя заявил о себе желтым облачком над верхушками засохших пальм и усилившейся аммиачной вонью, А небо было таким синим, глянцевым, бездонным, что казалось, еще возможна радость, еще настанет та светозарная жизнь, которая грезилась в юношеских снах.