Потеряв надежду увидеть зеленый рассвет, я начал его отыскивать не только на небосклоне — в оттенках волн, в голубых сполохах ночей, в полете удивительных светляков и даже в глазах встречных женщин.
Матрос с «Бетты» Артем Чарный подсмеивался надо мной:
— Тю! Вин слухае балачки Джеваго? Вин тоби и не це наплетэ. У его з получки усе рассветы зелениють, як скризь бутылку…
За целый год я так и не встретил ни одного зеленого рассвета. Ставриду, которую я ловил с помощью самодура, никто не хотел есть. Даже дворовой кот, которому я клал рыбу под нос, недовольно фыркал и уходил. Было похоже, будто он плюнул на нее и гордо утирался лапой. Я смотрел на этого наглеца, и мне хотелось огреть его сухой веткой. Я вспоминал детство. В детстве, вовсе не для забавы, а для пропитания, мы ловили с мостов воблу. Вобла в тридцатые голодные годы составляла единственный продукт, который доставался без карточек. Ее вялили, коптили, жарили, варили и делали из воблы все, вплоть до киселя. Бабушка называла жареную воблу «пирожки с глазами».
Вобла шла и на продажу. Я сидел на мосту и, ловко выколачивая лихую дробь с помощью двух дощечек, заменявших кастаньеты, горланил: «Кошкам рыбы, кошкам рыбы, кошкам рыбы и котам!» Иногда ко мне подходила мадам Петрова и спрашивала:
— Что стоит эта дря́нная рибочка?
— Пятнадцать копеек, как для вас, — отвечал я ей в тон.
Она небрежно ковыряла пальцем воблу и переспрашивала:
— Так что — пятнадцать копеек? Сотня, чалка, пуд?
— Десяток, мадам Софа Борисовна, теперь не нэп, цены дорожают.
— Шалопай! — взвивалась покупательница. — Нет, вы имейте на него зрение. Этот байстрюк и двоечник хочет пятнадцать копеек за кошачью рыбу!
Как это было давно, мадам! Как давно! Теперь ту же самую воблу вы купите у цыганенка по три рубля за десяток. Цыгане в нашем городе давно не поют песню: «Мы, цыгане, не пашем, не борнуем — коней воруем и тем торгуем». Они торгуют воблой — тощей, жесткой и кривой, как шпигорь из забора. Это уже не пирожки, а гвозди с глазами. Что же касается цен, мадам, то еще давно замечено, что стихия рыночных цен зависит от многих причин.
И все-таки раз в жизни я увидел зеленый рассвет.
Вобла начинает идти косяками ранней весной. И вот в апреле я отправился за воблой. С мостов ее теперь в нашем городе не ловят. Все осталось тем же — и река, и улица, и дома, а мосты появились новые, не деревянные, как раньше, а сугубо железобетонные. Выросли и стали дедушками мои уцелевшие сверстники, но они не ходят на мосты. Праправнучки той воблы, которую мы ловили в детстве, не любят железных мостов. Я пошел за город. Путь мой лежал к Афанасию Афонскому, или, как говорят местные остряки, «за последний мост, по последней улице в последнюю обитель, где никто не курит».
Проходя через кладбище, еще в темноте я увидел странный рассвет. На обычном алом фоне неба вдруг появились длинные мерцающие лучи зеленого света. Я протер глаза и вспомнил слова Артема Чарного: «З получки усе рассветы зелениють, як скризь бутылку», но получки не было. А небо все более отчетливо становилось из алого желтым, а из желтого зеленым у самого горизонта. Выше оно плавно и спокойно сливалось с обычной голубизной. И тогда меня застигла догадка: это же и есть тот самый зеленый рассвет! Я положил рюкзак у креста и закурил: по соседству с теми, кто бросил курить, это как-то придает храбрости.
Удивительные зеленые лучи все ширились и поднимались выше. Еще не было видно солнца, а только эти щупальца, похожие на пучки прожекторного света, властвовали, царили и мерцали на светлеющем небосклоне. Потом выкатилось обычное, похожее на медный таз для варки варенья солнце. Оно подмигнуло мне и сказало: «Дурак! Все кончено. Собирай манатки и иди отсюда подальше. Тебе еще рано присоединяться к большинству! Ты еще покуришь свой вонючий «Беломорканал»!
Но я не пошел. Я сидел зачарованный и все вспоминал о зеленых лучах, а их уже не было — был обычный восход.
О чем я размышлял? О том, что не надо искать чудес далеко от родной стороны.