Один у нас лежал веселый лейтенант. Ваня-взводный. Было ему прозвище «Вдоль и поперек». Почему? Его в первый раз пуля в щеку поцеловала. «Ура! За мной!» Она его и щелкнула. Зубы навылет, язык целый. Полежал он в санбате, молочка попил — айда на комиссию. Ура кричать может? Пиши в строевую — война не кончилась. Опять воюет лейтенант. Все как надо, парень не робкого десятка. А на Курской дуге ему осколком прямо в лоб угодило. Видать, осколок на излете был: каску пробил, кость не осилил. Кожу на лбу до уха пропахал. Тут уж его в госпиталь. Контузия. Опять лежит, опять комиссия. Паморки не отбило? Воюй дальше!
Одного привезли с разрывной пулей в плече. Доставать стали, она и взорвись. Хирургу палец оторвало, а тому, сердешному, хоть бы хны.
А видал ли ты, как ноги пилят? Кто пилит, с него пот градом сыплется, с дровами меньше употеешь. Да, нагляделся я на том, медицинском, фронте…
А сам-то я уже на поправку шел. В самоволки начал похаживать. Каюсь — было дело. Как-то на рассвете являюсь, на моей койке лежит какой-то свеженький. Только привезли. Теплый. Хрипит и булькает… Ну, не за ноги же его с моего насиженного места тащить? Ушел я в каптерку и на шинелях спать завалился, а дрыхнуть я был здоров. Просыпаюсь, слышу, санитарки за переборкой болтают: «Господи, какой был мужик здоровый, и на тебе. Кто бы подумал? Эх, Аркадий Аркадьевич, Аркаша…»
А одна кучерявая, та ажник всхлипывает: «Я, — говорит, — когда его документы главврачу сдавала, то посмотрела в красноармейскую книжку — не женатый. А я ему третьего дня по роже дала. Дура я, дура…»
А пожилая посудомойщица говорит: «Прямая дура! Меня бы он погладил… Такому мужику цены нет. Весь при фигуре, все детали целые, опять же обходительный, работящий. Его все врачи уважали. Хирург даже ноги с ним на переменку пилил… Жаль, бабы, Ракина. А с чего помер-то?»
«А еще чего в книжке сказано?»
«А то и сказано, что он родом с Каспия. Рыбак. Из села. А сельские люди — они обстоятельные, степенные. Не то что городские, за любой юбкой не погонятся… А я не шутейно, всерьез, по щеке, из всей силы… Он, бедный, только глаза опустил: «Напрасную вы мне, — говорит, — Таечка, обиду нанесли…»
А тут еще один голос вмешался, это сестра подошла: «Ой, девочки, главный врач вне себя. На палатного ногами топал. Коновалом его обозвал. «Вы, — кричит, — за смерть Ракина перед трибуналом ответите. С такими врачами мы не только с ранением в бедро бойцов терять будем, но и от прыщей они у нас вянуть начнут».
А судомойка свое выпытывает, чего еще в моей книжке сказано?
Тут я цоп сам себя за карман — при мне красноармейская книжка. Развернул: сержант Бударин Павел Федорович… Мать честная, это я чужой халат одел… Значит, тот, новенький, концы отдал, а за него мои документы сдали. Спаси и помилуй. А когда тебя простынкой накроют и ногами вперед понесут из палаты — все одинаковые. Только и выпирают из-под простыни нос и ступни. Разбирайся, кто там санбоец, а кто товарищ полковник.
Тогда так. Смекаю: надо дело исправлять. А самого меня любопытство раздирает: чего еще про меня скажут? Кудрявенькая говорит: «Давайте главврача попросим, чтобы Ракина в общую могилу не клали. Все-таки он наш был, как медперсонал? И помянуть бы надо?»
Помянули… Сам главврач врывается, как заорет: «Это что за военсовет? Распоясались! В палатах курят, в коридорах грязь, на кухне мухи, на мухах микробы, на микробах болезни… Смирно! Разойдись!»
Бабы враз разлетелись, как брызги по воде. Главный дверь в каптерку дерг… Спаси и помилуй: я как я. Стою одной ногой по стойке смирно, той, которая в сапоге, а на другой шлепанец. Одной рукой «руки по швам» делаю, другой ширинку застегаю. На морде пуговица от шинели отпечаталась. Как медаль. И ободочек и звезда — все на месте.
«Здрасьте, Петр Петрович!..»
«Как? Как так? Вы Ракин?»
«Не как так, а так как я есть Ракин, то и разрешите доложить…»
«Вон отсюда! В покойницкую! Там твое место!»
«Разрешите…»
«Не разрешаю!»
На другой день меня на комиссию. И правильно, раз по самоволкам пошел, нечего в тылу ошиваться. Медицина все знает: кто больной, кто хворый, кто надежный, кто безнадежный.
Вызвали. Стою. «Ракин?» — «Ракин». — «А ну присядь! Теперь встань. Сюда вставай». Стук меня рейкой по башке. «Пишите: рост — метр семьдесят шесть, объем груди… Косоглазие? Нет! Косолапие? Нет! Мелкие буквы разбирает. Жалоб нет? Как так пальца нет? Все на месте. А ну сложи фигу? Ах, простите, коллега, вы имеете в виду палец на ноге… Действительно, нет пальца. Где оторвало? Сам отпал? Топором? Еще в детстве? И до сих пор не отрос? Странно… Пишите — нестроевой».