Делегация довольная. Ковер стелят, уха готова. Пряностей, пряностей прибавьте! Куда ты со стаканьями с гранеными прешь? Доставай хрусталь из баркаса!
У болтуна язык без привязи: поясняет, комментирует, прогнозирует, пропагандирует… Гарьянов его кулаком в бок тык: «Отойдем в сторонку, побеседовать надо». А у Федьки Гарьяна кулак больше, чем у Чуркина голова, он от тычка-то накренился малость, но улыбку не теряет. Гости закусывают, а у них с Гарьяном межотраслевое совещание происходит: «Ты что меня, орясина, срамишь? — А Федька — он такой. Кому хошь выскажет. — Кто тебе велел из живорыбной прорези белугу брать? Почему командуешь?»
Чуркин гусем шипит: «У белуги на жаберной пластинке метка есть. Она под наблюдением науки находится. Это гостям надо показать и объяснить».
Гарьянов вовсе рассвирепел: «Колун! Самого тебя следует под наблюдение науки взять, чтобы больше такие не плодились. Сдают-то метку в институт, а белугу на приемку».
Товарищ из райкома подоспел. Он все уладил: «Ладно, — говорит, — потом выясните отношения. Метку снимите и передайте в институт. Размер у рыбы законный? Ну и подарите ее гостям. А вы, товарищ, речь скажите. Только поскромней и без этих ваших обычных пышностей и малограмотных восторгов».
Чуркин духом воспрял: «Скажу! Скажу! Скромно, с достоинством и с оттенком научной обоснованности!» И сказал. Здесь он вырулил. Объяснил, что белуга теперь рыба редкая, отлов ее строго лимитирован, построены заводы по ее искусственному разведению, и всякое такое.
Один профессор с ответом выступил: «Все правильно, товарищ Чуркин. Все вы приблизительно так нам объяснили, если бы вы мне в Москве экзамен сдавали, я бы поставил вам удовлетворительную оценку. Однако и в целом по району, и лично вам похвастать нечем…»
И тут он на другой бок накренился. Но опять вырулил. Нашелся. «Мы, — говорит, — учтем вашу бесценно полезную критику и примем меры. Через триста миллионов лет белуги будет еще больше. А теперь по просьбе и поручению рыбаков бригада Гарьянова, моего лучшего друга, преподносим вам эту белугу в дар от каспийских умельцев».
Делегация в ладошки похлопала. Опять профессор выступает: «Спасибо, товарищи! Мы тоже в долгу не останемся. Мы решили ваш дар выпустить обратно в воду. Пусть плывет и дает потомство. Наукой твердо установлено, что естественное воспроизводство надежнее искусственного».
Вот так дело было. Это я тебе доподлинно говорю. Сам тому свидетель. А незабвенного Василия Васильевича вскоре с работы опять поперли. И поделом. Сорняк полоть надо. Была бы моя воля, я бы ему, радетелю, как кобыле, тавро поставил. Да не на крупе, на лбу! И пониже, пониже — чтобы шляпой не прикрыл.
Более ста тридцати рек впадает в Каспий. С половиной их я знаком лично: побывал, повидал, послушал, как они журчат и плещутся. А взялся как-то их все перечислить, с десяток по пальцам перебрал и забуксовал — стал повторяться. Плохо мы знаем землю и моря, у которых живем. Начал снова считать: Волга, Урал, Терек, Сулак… Кура. Стоп! Только между Сулаком и Самуром около сорока речушек. Не все они и на карты-то занесены: Чиркей, Манасозень, Шураозень, нет, Шура уже до моря не добегает, теряется в прибрежных песках. Дальше: Инчхеозень, Кулачай, Рубас…
Считай не считай, а все они несут воды в море меньше, чем одна Волга. Истина не из новых. Посетовал я как-то Аркадию, вот, мол, память, сдавать стала.
Он равнодушно согласился:
— И не говори, что полста лет назад приключилось помню все в полной ясности. А нынче с утра хотел сапог резинкой заклеить, пришел в чулан и стою как баран думаю: зачем я сюда пришел?
Подмигнул невесело и сразил, наповал:
— Вот ты слов всяких много начерпался, скажи: почему про собаку мы говорим — сдохла, про скотину — пала, рыба — уснула, раки — перешептались? Ну, про человека много определений: и сдох, и окочурился, и отбросил коньки, и сыграл в ящик, и всякое другое напридумали. Ежели ты архиерей, то — почил в бозе, а простой дьячок — преставился. Всего и не перечислишь: отмаялся, отошел, бог дал — бог взял и с прискорбием извещаем… А чем по пальцам реки считать, лучше объясни, как сказать про речку — умирает? Сроду не придумаешь. Нет такого слова. А может, потому, как до нас никто рек не переживал?
Ну, айда! Давай-бери: садись в весла. Опять небось окуней блесной дразнить станешь?
Живые, светлые реки…
— Вон там, где студентки трусами мелькают, — это они флору и фауну изучают — на этом самом месте морцо было. Ну, правильно: залив, все ты знаешь, понимаешь. Не пяль глаза, нужен ты им… Ишо заглядывается?..