Стенд стоял долго, а список отличившихся выпускников пополнялся медленно. В конце концов он надоел Севе, и он почему-то обозлился на эстрадную певицу, которая давно растолстела и стала пускать «петухов» по радио. По странной ассоциации, присущей этому опасному мальчишескому возрасту, знатные ученики вызывали уже не мальчишескую зависть, а чувство опасно противоположное: «Ну и пускай…»
Но родители молодого поколения постоянно умилялись перед стендом. Некоторые даже в излишне резкой форме попрекали своих чад. С подобными, мол, успехами им сроду не угодить в работники министерства. Родители были хорошие, скромные люди, они работали как умели, не помышляя о карьере, и кто знает, если бы не тысячи подобных им людей, то чем бы кормилась так быстро преуспевшая певичка? Все это, впрочем, пустое, ибо нигде в мире еще не догадались поставить памятника скромности.
Явившись на выпускной вечер с огромным букетом гладиолусов, Всеволод Булочка привлек всеобщее внимание. А гладиолусы были великолепны. Несколько надменные в своей витиеватой, вычурной красоте, они поражали своими размерами. Куда там было каким-то зачуханным лесным ромашкам, собранным соученицами. В зале ахнули и одобрительно зашмыгали носами, когда весьма посредственный выпускник, не упомянутый директрисой даже в разряде «и другие», скромно поставил перед ней букет, одернул еще более скромный пиджачок и сказал: «Это вам от нашего класса, десятого «Б». Мы обещаем никогда не забывать родную школу, все, чему нас здесь научили, и вас лично, Алевтина Поликарповна!»
Аплодисментам этой, самой короткой на выпуске, речи могла позавидовать любая эстрадная звезда и все, чей скромный труд связан так или иначе с аплодисментами.
Еще раз потерев и помассировав ушибленное колено, страховой агент продолжил путь по маршруту, намеченному рано утром. Сверив по блокноту адрес, он поехал на другой конец города, в связи с объявлением некоего Д. Беккер: «Срочно меняю трехкомнатную квартиру со всеми уд. центр, отопление. Газ. На равнозначную в центре города».
По дороге он размышлял о превратностях судьбы и о том, как важно не прозевать подвернувшийся случай. В данном случае «случай» был налицо. «Только бы цаца не прокисла преждевременно с решением о разводе. Отдельная келья со всеми удобствами была бы очень кстати, — размышлял Сева, — при осуществлении некоторых намеченных планов».
Перейдя из автобуса в трамвай, жизнеобильный агент проделал остаток маршрута, теперь уже гадая, зачем незнакомый ему Д. Беккер возжелал жить именно в центре? «Поди-ха, какой-то немец, судя по фамилии? — думал Сева. — Впрочем, хоть и турок — была бы нужная мне квартира». С этой мыслью он и встал перед названной в объявлении дверью.
Дверь была не чета той, из которой он вышел совсем недавно. Блиставшая шляпками обойных гвоздей, перекрещенная лентами, она напоминала грудь, украшенную аксельбантами, или что-то в этом роде. Нержавеющая сталь таблички подчеркивала солидность гравированных букв — «Д. Беккер». Вместо драной тряпки или обычной проволочной решетки у порога покоилась совсем новая ковровая дорожка, и было странно, почему ее еще не сперли. Даже пуговка звонка была необычной. Старинное литье наводило на мысль, что хозяев квартиры не устраивают обычные в таких домах стандартные звонки, с расхлябанными дощечками розеток.
Не ведая, что творится за сей респектабельной дверью, Сева надавил пуговку из голубого фарфора. А за дверью происходило вот что.
— Проникает! — прошептал Иван Иванович с отчаянием. — Проникает. Просачивается. С этим нельзя бороться!
Он прошелся по комнате, выключил радио, вышвырнул с дивана чесавшуюся собачонку, походя казнил муху, жужжавшую на стекле, и прислушался опять…
— Слон! Как он берет верхнее хрустальное «ля». У него, очевидно, западает клапан? Инструмент сипит, как бабушкин граммофон фирмы «Пате», а ему хоть бы хны. На заводской трубе ему дудеть, ведьм скликать на шабаш!
Всю жизнь Ивана Ивановича терзали самые пустяковые звуки. Он обладал поразительным, небывалым слухом. Он слышал все: как капает кран у соседей, этажом выше, как с похмелья храпит кто-то на балконе дома, отстоящего на целый квартал, и даже как урчит в кишках у ненавистной собачонки. Обладая таким слухом, он не переносил фальши. С подобным слухом он мог бы создавать неземную музыку, а Иван Иванович только страдал от своего поразительного дара.