Большинство бабушек и дедушек — пенсионеры, которых народный фольклор за их бурную общественную деятельность окрестил «народные мстители». «Мстителей» Всеволод Булочка очень не любил. Они его — тоже. Непонятно, почему до сих пор не слишком уж загруженные основной работой психологи не выведут простой и общедоступной формулы, по которой можно было бы вычислять степень гражданской добропорядочности?
Пенсионеры решительно не доверяли обольстительным улыбкам Севы. Очевидно, наглядевшись на своем веку на улыбки и похлеще Булочкиной, они относились настороженно ко всякому проявлению лицедейства.
Всех, кто был хоть на десяток лет постарше его, Сева называл «рухлядью века». Не вслух, понятно. Не вслух. Тех, кто был еще старше, агент-эрудит величал еще более презрительно — «выморочным имуществом эпохи». Кстати, лексиконом ломбардных оценщиков, товароведов, марвихеров и блатмейстеров Сева владел в совершенстве, но в устной речи пользоваться им избегал. Он понимал, что многие слова, как и люди, имеют двойное дно и различные смысловые окраски, и пользовался только словами, которые в детских передачах по радио называются волшебными. «Бога ради, прошу вас…», «Будьте так любезны…», «Сделайте одолжение», «Очень пожалуйста…». Этот набор действовал безотказно.
В рабочие часы страховой агент чаще терпел фиаско. Подозрительно настроенные бабки в приоткрытые двери заявляли, что не они владеют имуществом. Вообще Севу удивляло, как быстро бабушкины комоды, пианино, серванты, кулоны и капоты переходили в хищные руки наследников.
Всю жизнь предки тряслись над каждой тряпкой и ожерельем с сомнительными камнями. Почуяв, что наследники наскоро отволокут их в последний путь на казенном, дребезжащем фургоне, который до катафалка исполнял должность овощной автолавки, они начинали задабривать наследников. Дарили им воняющие нафталином ковры и иные громоздкие вещи, кои не захватишь в последний путь.
Встречались и современные Плюшкины, молча вымиравшие в собственных книгохранилищах, и, может быть, их последние дни скрашивала светлая мысль, что под грудами пыльной макулатуры хранится купленный по случаю, еще в годы революции, сборник стихов Надсона, так и не прочитанный до сих пор.
Сам Сева Булочка жил очень скромно, сребра и злата не скапливал. Он любил текущие счета, но пока они текли мимо него, а так как в экономических науках он был голым практиком, то ему и казалось, что затоваренных ценностей должны бояться не только отдельные граждане, но и целые организации. Он даже не очень жалел, что собственного наследия ему остался от бабки только портрет полулегендарного деда в облезлой раме.
В конце дня Сева сообразил, что он допустил если не стратегическую, то крупную тактическую ошибку, не посетив соседей по квартире Дарьи Беккер. «Надо прощупать, высветить и вычислить музыканта-любителя. Это существенно. Если речь пойдет о размене квартир, то это может сыграть свою роль, — думал Сева, — тем более если настроить соседа на усиление своей застольно-концертной деятельности». Агент-гуманист сейчас же направил свои стопы в знакомом уже направлении.
Разница между городом и деревней определена давно и сравнительно точно. Упущена разве что несущественная мелочь. В больших селах, состоящих из маленьких домов, все знают всех. Наоборот, даже в небольших городах, состоящих из больших домов, это наблюдается реже. В больших городах, прожив по многу лет, соседи по лестничной площадке, не говоря уже о кварталах, блоках, корпусах и домах, не всегда знают, кого это нынче хоронят по холодку, царство небесное.
Одинокий квартиросъемщик, Владимир Максимович Аракчаев, не подозревал, что его тихие забавы с губной гармошкой причиняют неприятности соседу. Иван Иванович и Владимир Максимович, случалось, проходили друг мимо друга, глянув мимоходом с симпатией, но так и не подозревали, что лишь тонкая гипсолитовая стенка разъединяет их, живущих в разных подъездах. О звукопроницаемости наших стен писали и упражнялись в остроумии с эстрады столько, что возвращаться к этой теме как-то неловко.
Произведя в уме необходимые расчеты, Булочка мгновенно вычислил необходимую ему квартиру и без всяких приключений попал в нее. К сожалению, мы не застали начала беседы между Владимиром Максимовичем и Севой, и не нам судить, почему у страхового агента вдруг возникло чувство, которое он редко испытывал, — сочувствие. Может быть, поводом к этому была щемящая мелодия, которую играл Владимир Максимович на губной гармонике, или предложенная бутылка перцовой настойки. Возможно, и то и другое, взятое вместе, да и кто скажет, как часто и почему возникает это чувство?