— Трубить не надо! Вот запомни, пока я жив: офицеры редко на губнушках баловались. Спустя много годов я спросил Ваську: «Ты сколько гармоний-то насобирал? Выходит, ты только солдат сшибал?» А он говорит: «На то война. Я всего только две гармошки из зубов выбил. Одна мне досталась. А через день немецкий снайпер мне ухо начисто отстрелил. Ухо-то дороже гармошки». Он, Васька-то, шутник был. Еще у него бинокль сохранился. Чистый «Цейс», тоже порченый. Это он его у генерала вышиб. Раз-два только тот генерал и блеснул стеклами с НП.
— НП, простите, это — неприкосновенный пункт?
— Эх, ты! Храм воздуха! Таких пунктов на фронте нет. Они далеко в тылу остаются. Это наблюдательный пункт.
И вдруг глаза Севы вспыхнули огнем вдохновения:
— А где Васькина коллекция? Это же — клад! Гармошки загнать в музей. Сюжет — любому борзописцу, он разукрасит. За каждой гармошкой — судьба, роман, сценарий. Десять гармошек — десять сюжетов. Полсотни за каждый? Хотите, найду сбыт?
— Ну, будя. Будя. Выпили — и шабаш.
— Советую, застрахуйте коллекцию гармошек!
— Так она не моя. Как Васька отмаялся, она у Маши на сохранности. А эту я на ремонт взял.
— Советую, Максимыч! Страханем гармошки вместе с Машей! На днях я страховал коллекцию книг на антирелигиозные темы: Коран, Адигрантх, Агенда, Библия, Талмуд, Часослов — люкс коллекция, один поп-расстрига собирал. Он теперь в обществе «Знание» с богом борется, по десятке за лекцию.
— Ступай с миром, сынок! Заходи при случае. Потолкуем. Вы мне, суслики, наспех деланные, любопытны очень. Слушаешь вас — жить охота, чтобы пороть почаще и делу учить. А страховать у меня нечего — сам видишь.
— Вы большой души человек, Максимыч!
Из всех квартир, которые встретятся в нашей повести, самое пристальное внимание следует уделить квартире № 8. Если в двухкомнатной квартире, вполне благоустроенной и удобной, живут двое людей, коим а сумме без малого сто пятьдесят лет, дети которых хорошо устроены, имеют любимую работу, собственное жилье и собственных детей; если дети и внуки любят своих стариков и часто навещают их или шлют телеграммы со всех концов света… Что еще надо для мирной старости?
Даже в Ясной Поляне каждый жилец имел свою комнату и не требовал второй. Памятуя об этом, бывший цирковой иллюзионист Роман Романович Гордеев-Маржаретти был очень доволен своей квартирой.
И в самом деле? Жена его, учительница на пенсии Клавдия Ивановна, заняв свою комнату, сейчас же обставила ее на свой, только ей нужный, лад. Скромная, самая необходимая мебель уютно разместилась в комнате, оставив некое плато в центре и достаточный проход к двери. Не канкан же здесь было отплясывать старушке?
Небольшие распри вызвала швейная машина, некогда популярной в России фирмы, которую получатель ордера наотрез отказался размещать в своей комнате. Вскоре и машина нашла себе место в передней, под зеркалом. После этого, правда, в передней уже никто не мог поместиться: проходящие и уходящие становились перед машиной, как строй перед генералом, и бочком передвигались к выходу.
Со временем к машине привыкли, перестали больно стукаться о нее коленками, и было даже удобно положить на нее сумочку, шляпу, портфель при сборах в дорогу. Оглядев новоселье, Клавдия Ивановна поблагодарила райисполком за квартиру, а всевышнего за то, что ее муж не переваривал лишних вещей, которые только усложняют бродяжью жизнь работников манежа, и осталась очень довольна.
Старый Роман вообще целый месяц никого не впускал в свою комнату. Что-то он там пилил, строгал и клеил, малярничал, монтировал и опробовывал и, только еще раз испытав себя в многочисленных ремеслах, которыми владел в совершенстве, успокоился. Еще через неделю он разрешил заглянуть в свою комнату.
— Роман! — сказала разочарованная Клавдия Ивановна. — Это не жилая комната, о которой ты мечтал всю жизнь!
— А что? — буркнул ветеран манежа.
— Это? Это скорее цирковая уборная, в которой ты провел век.
— Много ты понимаешь, — ответил старый Роман, — это и есть мечта! И кабинет, и мое жилье, и манеж, и классный зал для моих юных друзей. Именно здесь я чувствую себя на работе, как дома, и наоборот. Ступай к себе. Не мешай мне доживать по законам моих исповеданий.
Зная вечные причуды своего всемирно известного супруга, Клавдия Ивановна не стала перечить, а только с согласием махнула рукой. От этого легкого мановения ее руки в форточку сейчас же влетели два белоснежных голубя и уселись ей на плечи.
Старый Роман что-то сказал им строго, и голуби послушно вылетели обратно, на улицу.