Сева поднял глаза на собеседницу, и она остолбенела. На нее смотрели глаза ребенка, увидевшего живую жар-птицу. Больше того, крупные дистиллированные слезы если не брызгали фонтаном, то светились в глазах. Сева сказал дрогнувшим голосом:
— Я не могу без тебя, Рита…
…Солнце, сориентировавшись на Севу, закатилось ровнехонько и именно в том месте, где ему было положено. Голуби нежно ворковали на расстоянии, собаки увели домой хозяев, у пивной толпились жизнерадостные единомышленники, а Сева провожал спутницу, нежно обняв ее стан. Рука его была горячей, как вынутый из печи пирог. К тому же он фривольно напевал ей новинку времен молодости Леонида Утесова: «Ваша подруга, Рита, очень на вас сердита — вот вам подарок из Москвы. Я же устал в дороге, будьте ко мне не строги…»
От песенных ритмов Сева переходил на прозу и рассказывал, как он скучал о Рите в командировке, не забыв заметить вскользь, как сильно израсходовался в столице. Рука его при этом спускалась все ниже. Она, очевидно, палила бедро, и она отодвинула ее, что-то шепча о приличии. А Сева с тоской проклинал свое новое грехопадение.
Утром грешник обнаружил себя среди заколок, шпилек, апельсиновых корок, конфетных бумажек, подушек и иного интимного реквизита и самокритично подытожил положение: «Валяюсь, как мусор, среди мусора. Стыд. Проклятые деньги, до чего они доводят честных людей». В голове что-то попискивало, как в воробьином гнезде, и шуршало, но работала голова исправно, и, назначая программу на будущее, агент уже намечал конкретные пункты: сделать все возможное, чтобы развести Леню с Наташей и свести Владимира Максимовича с Марией Ефимовной… Помимо энергичных действий для некоторых операций требовались средства, и немалые. Поморщившись, Сева подумал о том, что пора звонить ему.
Кто это — «он» или «Аншеф», автор пока не берется разъяснять. Ибо «он» так и останется самой загадочной фигурой в нашем повествовании.
Девочки играли на асфальте. Изобразив похожие на крольчатники классики, они дружно прыгали на одной ножке, состязаясь в ловкости. Потом одна из них наступила на черту и сказала: «Чур, это не дается. Я начну снова». — «Нет, дается, — возразила другая, — теперь я буду прыгать». — «Нет, не дается…» — «А вот и дается…»
Самой нежной любви наступает конец: рвется счастья непрочная пряжа. Подружки, союзницы, единомышленницы стали вдруг оспаривающими сторонами. Минуту назад они могли уступить любимую куклу, яблоко — всю свою душу друг другу. А теперь соперницы если не воюющие, то враждующие стороны.
— Ты дура! — почему-то пришла к убеждению одна.
— А ты кошку целовала! — припомнила другая.
— И пусть!
— Я с тобой не вожусь, — уточнила отношения вторая.
— И не надо! — утвердила разрыв первая.
А день был все такой же приветливый и светлый. Так же ворковали ожиревшие тунеядцы пернатого мира — голуби, набрав бутоны, грозила зацвести акация. Две юные души, еще недавно исполненные дружеских чувств, мгновенно очерствели. Не зная, как больнее ранить подругу, одна из них прочертила окончательную грань разрыва:
— А у тебя папа одноглазый!
«Все мы одноглазые папы! — скорбно думает автор. — Где и когда просмотрели мы чада свои? И бог весть, когда проглядели нас?»
Нарисована жирная черта мелом на асфальте. Это уже граница. И, подозрительно косясь друг на друга, прыгают бывшие подруги, каждая на своей половине.
Конечно, эти враждующие стороны быстро придут к примирению. Обороняясь от чужеземца в сдвинутой на ухо школьной фуражке, который, сметая границы, проскачет по всем классам сразу, да еще и наподдает трепаным портфельчиком, утверждая на будущее соответственную субординацию, девчонки высунут вслед чужеземцу сразу два языка. И будет это первым вкладом в восстановление мира.
Но это дети. А вот вышли из ресторана, держа друг друга за модные галстуки, как за уздечки, два джентльмена. Только что в вестибюле они съездили друг другу по представительным физиономиям и продолжают интимный разговор на мостовой.
— Да? Я фронтовик, а ты меня по морде?
— А кто — если не я? Ты — бездарь!
— А ты — мешочник!
— А ты — бабник и почитываешь им стихи о любви!
— А кто — если не я?
— А ты…
Не будем подслушивать диалог двух интеллигентов. Пусть они ведут друг друга под мост, чтобы поставить наконец все точки над «и». «Боже милостивый! — продолжит раздумья автор, — хоть бы славу не поделили! А эти спешат поделить собственное бесславие. Высуньте, братцы, друг другу языки и ступайте дальше в обнимку…»