Наташа нервно походила по комнате и встала именно у той афиши, за которой потел, страдал и томился ее супруг.
— Я не могу идти наперекор женскому самолюбию! — сказала она примирительно. — Я все решила и даже на время поделила комнату на две равные половины.
— Чем? Мелом?
— Занавеской!
— Это подходяще. Понянчи за занавеской свое женское самолюбие назло собственному разуму. И потерзай Леньку ревностью. Но не очень. Мужское самолюбие в иную пору хуже женского.
— Ты считаешь, что Леонид должен первым пойти на уступки?
— Я его к этому не буду склонять ради солидарности к мужскому самолюбию. Но я буду на твоей стороне, и он меня поймет. Да, что это за коржик, который так охотно содействует в обмене квартиры?
— А, Булочка? Это страховой агент. Милый парень. Бабушка только оговорилась о том, что нам хотелось бы жить вместе, и он обещал помочь обменять квартиру.
— Вопросов больше нет. Ступай. Кажется, выпороть следует только одну бабушку…
Дальнейшие слова чревовещателя перешли в шепот, шепот перешел в бульканье соловья, соловьиные трели сменились хриплым, добродушным смехом подвыпившего дворника. Вся эта звукомаскировка потребовалась только потому, что в комнату вплывала встревоженная Клавдия Ивановна.
— Рома! Ты видишь, как все удачно складывается? Вполне возможно обменять нашу квартиру и Наташину на одну общую.
«Абут Аилиб промолчал…» — как сказал бы классик нашего века.
Глава пятая
Будучи человеком с двойным дном, Сева как-то не задумывался, что существуют иные люди. Его механизм мышления был устроен просто, как песочные часы. Если бы Севу переворачивать, то те же самые мысли струились бы в нем от ног к голове и обратно. Общее их течение направляло старое, как мир, чувство активной зависти.
Разглядывая себя в зеркало, он сожалел, что зря пропадает очаровательная улыбка и роскошный ряд зубов. Он завидовал киноактерам и удивлялся, по какому блату пролез на экран артист Филиппов? К космонавтам он относился подозрительно, считая, что им лихо повезло в их прогулках вокруг планеты. «На карусели прокатиться — и то деньги плати, — думал он, — а этих катают без билета, да еще им же и платят». А вот своему начальнику агент-мыслитель не завидовал. «Пришел мышью, — рассуждал он, — а сидит львом. Знаем мы таких. К тем, кто вскарабкался еще выше его, он и приходит мышью, и уходит мышью. — Карьера как-то не устраивала Севу: долго и нудно топтаться в очереди, ожидая того случая, когда последний становится первым. — Это не для меня».
Думая так, Сева все больше склонялся к мысли, что ему просто должно повезти, и он станет первым без очереди. Как? Это он представлял смутно. В чудеса он не верил, в неразысканные клады тем более и поэтому в поисках благосостояния все приближался к перекрестку, охраняемому карающим мечом закона.
«К слову сказать, — заметит автор, — беда Севы заключалась в том, что его желания вызревали раньше, чем возможности. А жизнь устроена так, что сначала надо вырастить урожай, а потом уж собирать его. Процесс необратим, и тот, кто пытается его переиначить, оказывается зачастую за роковой чертой, где размахивает неприятный меч».
Рассуждая о некоторых якобы несправедливостях бытия, Сева следовал по своему району, перебирая в памяти квартиры, в которых он еще не побывал. На перекрестке его едва не задели новенькие «Жигули». Машина сворачивала по всем правилам, но Сева, вывернувшись из-под сверкающего бампера, погрозил пальцем водителю: «Ошалел, что ли, частник чертов!» Пройдя с полквартала, Сева заметил, что частник развернулся и догоняет его. Сева свернул на аллею, «Жигули» поехали за ним; он вернулся на тротуар, и машина катилась за ним тихонько по тротуару. Сева нырнул в подъезд. «Жигули» остановились.
— Севка! — заорал водитель из машины, — не смывайся, все равно найду.
Далее произошли объятия и похлопывания по спинам и плечам, кои всегда сопутствуют встрече старых друзей.
— Ну, Севка, ты — пижон! И разожрался, как слон на тропических харчах.
— А ты все такой же — шлямбур!
— Да, брат, некогда телеса наедать. Строим и уезжаем, строим и все оставляем эксплуатационникам. Они живут, как люди, мы — как десант в бою.
Два школьных друга, начинавшие трудовую деятельность в котловане, где Сева проработал всего один день, и не видевшиеся с тех пор, были рады встрече. Пропустим обычные в таких случаях восклицания вроде: «Как Танька? Где Мишатка? А про Тольку слышал? Далеко пошел!» Автор воспроизведет лишь ту часть беседы, которая касается героя, известного нам.