…Солнце опять садилось вкривь и вкось. Встреча с другом не обрадовала. На прохожих было тошно смотреть. Одни и те же мысли струились, как в песочной склянке. И решение пришло неожиданно:
«Пойду-ка я на донорский пункт. Просплюсь и пойду, — думал Сева. — Сдам свою первую группу крови. Этого у меня предостаточно. Откуда только и берется? Все-таки товар более дорогой, чем коньяк. Немного, но дороже».
«Неисповедимы пути господни», — повторяется автор. — Севе не пришлось идти на донорский пункт. Кто-то придержал его за локоть, как крючком, ручкой зонтика-трости…
— Не спешите, молодой человек. Побеседуем.
— Аншеф? — выдохнул Сева.
— Не надо имен. Не надо. Что это за жизнерадостный тип поил тебя в «Приюте бурлака»?
— Друг детства. Приехал в отпуск. Встретились случайно.
— Друзей детства, встреченных случайно, надо самому угощать. А не пропивать их отпускные и премиальные. Вот тебе пока, в счет взаимных расчетов… Два четвертака были опущены в карман Севы так ловко, что позавидовал бы и старый Роман.
— Квартиру надо делать быстрее! Надо квартиру. Срочно. Не мне. Нам! Это ты понял?
— Понял! — ответил Сева, так и не зная, радоваться ему или сбежать, вернув аванс.
О, доброжелательные силы! Когда вы одержите победу над силами порочными? Сева не обежал. Больше того, вернувшись в свою келью, он прослушал новинку из своей коллекции забытых песен, куплетов, романсов и шансонеток. Еще он листал журнал «Яхты и спортивные суда», лизал самый дорогой пломбир и проникался утонченнейшим смыслом сочинений безымянного поэта: «А я с поручиком-кутилой сигареточки курила, разговоры говорила, но, к счастью, я уже не девушка была…»
После слов: «Я заняла привычки эти от маман…» — Сева выключил магнитофон и уснул спокойно и блаженно, как Чичиков после удачной сделки.
«Люди, даром бременящие землю, — говаривал Собакевич, — бессонницей не страдают».
Кривляясь, рыдали, паясничали и умоляли рожи: перемигивали Демаш и Мозель, потешались Бим и Бом, сомкнув стрельчатые брови, хохотал Виталий Лазаренко, катил на зеленой свинье старик Дуров, корчился от очередного апача[13] глупый Август. Рыжие и белые клоуны, шпагоглотатели и дрессировщики времен цирка Гаэтано Чинезелли доживали свой век на афишах.
— Почему я так долго живу на свете, господа? — обратился к ним старый Роман, благополучно выпроводив из комнаты Клавдию Ивановну. — Вот ты, Адлер? Ты умер в моем возрасте, когда я был еще молод. Я помню тебя в цирке Бейли. Америка не любит буффов, но ты был ее кумиром. Твоя свинья, на пятачке которой светились то бриллианты, то жемчужины, была плевком в тарелку променявших совесть на богатство. Твои репризы бесили имущих и потешали бедняков. Ты выкупал свою рефрену за гастроли…
— Роман Романович! — взмолился томящийся в потайном шкафу молодой юрист. — Во-первых, я не знаю, что такое рефрена, а потом отпустите меня отсюда. Я в вашем тайнике чувствую себя, как засушенная муха на булавке…
— Друг мой! — спохватился старый Роман, — я забыл второпях тебе объяснить, как самому выйти из укрытия. Вот тебе в награду пачку папирос «Бостанжогло», из этой пачки закуривал мой друг, клоун-обличитель Адлер, не бойся — табак не выдохся, я умело хранил его.
— Нет, сначала вы объясните, что это за рефрена, которую следует выкупать? А потом — почему это я заслужил двойку за французское произношение? Я уверен, что и во сне правильно произносил слово «шарж д’афер». Это Наташка все напутала.
— Ладно, ладно, — проворчал старик. — Оба вы хороши. Учти, что исповедоваться мог ты, а слушать твою исповедь из тайника — она! Как бы ты себя чувствовал?
— Роман Романыч…
— Знаю, знаю, что скажешь. Я на твоей стороне. Так вот, рефрена — это поручительство в благонадежности артиста и его номера. В моих глазах ты выкупил свою рефрену. Но…
Петух, сидевший под столом в задумчивости, вдруг встрепенулся, прокукарекал во все горло и с достоинством прогулялся по комнате. Старик погрозил ему пальцем.
— Вот, полюбуйся. Молодой, надменный и потому глупый шантеклер вообразил, что ему все дозволено. Это погубит его. Как-нибудь я зазеваюсь, и жена отправит его в суп… Я могу воскресить далеко не все. Медики научатся со временем воскрешать рано погибших людей, но любовь — никогда!
— Почему же? Можно любить искренне и сильно несколько раз в жизни.
— Можно. Но каждый раз, когда погибает любовь, — это навсегда. Может прийти другая, может и нет. А теперь объясни мне подробнее, кто же все-таки этот всесущий Булочка? Почему он озабочен тем, чтобы мы сменяли квартиру, и как вообще он возник и откуда взялся?