Местопребывание человека, когда он находится не на улице и не на работе, не в цирке и не на кладбище, называется жильем. Жилье бывает разным. Королевские покои и матросский бординг-хауз, келья монаха и будуар кокотки, студенческая общага и однокомнатная секция — все это так или иначе можно назвать местожительством.
Когда Сева Булочка переехал из общаги, где он околачивался полгода, изгнанный теткой, в однокомнатную квартиру, он радовался, как верующий в день благовещенья. Сева пробовал исправность кранов, шпингалетов и выключателей, трогал рукой батареи, хотя дело было летом, и то и дело выглядывал в окно, мечтая о том, что в квартиру рядом, вполне возможно, вселится достойная и одинокая соседка. Сева радовался и с благодарностью повторял имя Риты, заодно испрашивая у нее прощения, если рядом поселится достойная и одинокая. Поселили одинокую участницу Великой Отечественной войны, и Сева потерял интерес к соседям.
Вскоре жилье его приняло далеко не ординарный вид. Это был странный интерьер. Два стола, поставленные буквой «Т», придавали комнате вид официальный. Его дополняла тумбочка, обитая белой жестью с висячим замком, с огромной ручкой от сейфа. От потолка до пола ниспадало пестрое дешевое покрывало, обтекающее тахту. Настенный светильник в виде бронзовой плошки, старинный кумган и трубка-кальян напоминали о восточной экзотике гарема. Книжные полки с энциклопедиями взывали к сравнению комнаты с приемной Облсправки. На серванте не было пошлых безделушек, потому что не было серванта. Зато был магнитофон, а роль холодильника была поручена посудомойной раковине на кухне.
Нужно отдать должное новоселу, что в комнате было чисто. Три разностильных стула довершали уют, как и портрет неизвестного на стене. Именно портрет больше всего и смутил Дарью, когда она спустя час после визита Лени вошла в комнату Севы.
— Ито кто? Вроде не Хемингуэй?
— А кто сказал — Хемингуэй? Его портрет украшает только комнаты студентов-неудачников.
— А кто?
— Протопоп Аввакум!
— Щютишь? А я пришла по делу. Стол, сейф, телефон — в нашальника играешь? — Это замечание несколько уязвило Севу.
— Я скромный человек, живу на зарплату и в лапу не беру.
— Не берешь?
— Не беру!
— Не дают, вот и не берешь. А за нос водишь…
— Есть люди доверчивые, порядочные, наивные, их и водят за нос. Вас, Дарья Дмитриевна, не только за нос, за шиворот без прокурора не возьмешь!
— Тощно! Как знаешь?
— Мыслитель я. Чувствую и воспринимаю, что к чему.
— Изначит, так, мыслитель, хочешь греть руки, не вынимая из кармана? Не выйдет. Вся твоя комбинация мине известная. Ты получаешь хоромы вместо этой будки с сейфом, а я что?
— А ты получаешь квартиру циркачей плюс придачу. Сама мечтала жить в центре…
— Придачу сколько?
Сева быстро понял, что Дарья, имеющая подобно всякой уважающей себя державе свою разведку, очевидно, проникла в суть схемы обмена. Он также пришел к выводу, что теперь волшебные слова вроде «Бога ради…» больше не нужны. Теперь надо держать шпагу, как на дуэли. И он пошел на собеседницу тараном:
— Газеты читаешь? На днях нашли тапочки от снежного человека. Знаешь, во сколько оценили?
— Не темни. Сколько даешь?
— Одну!
— Две!
— А дачный участок на Луне в придачу не надо?
Дарья прошлась фертом. Броши, кулоны, колье и бусы сверкали на ней кольчугой.
— Хочешь, давай полторы и придачу?
— А что? Джинсы, дубленку, соболя, икону?
— Золотые монеты!
— С валютой дела не имею, не фарцовщик!
— Тогда устрой пожилую вдову в дом для престарелых!
— Акула вы, Дарья Дмитриевна! Но это можно подумать.
— Сам акула. А дело верное?
— Железно. Старый хахаль на одной ноге, фокусник с его старушкой, молодые — все у меня в пробирке, как жуки. Дело на мази, на склизи, на ходу — только толкнуть, и покатятся, кто куда.
— Толкай быстрее. Тибе от мине помощь требуется?
— Постой! Возможно! Надо хоть с помощью огнетушителя, но раздуть семейный пожар и развести внучку фокусника, это — одна комната. А свести надо вашего соседа, на одной ноге. У него есть красивая, но старая любовь. Она ломается, как стерва в оперетке, не хочет жить с героем Варшавы. У них по комнате, я им достаю двухкомнатную. В богадельне, но они у меня распишутся за свое семейное счастье. А вот на молодых надо бы накатать анонимочку. Это по вашей части?
— Развести? Запростак. Зачем анонимку? Теперь на них не клюют. Он кто, ее муж?
— А черт его знает. Но идейный. Очкарик. Без следов порока на лице… Иконки собирает.