— Это что? Намек?
— Слушай, Ната, ты понимаешь, что от тебя больные разбегутся, если узнают, что ты пишешь стихи?
— От тебя скоро все твои любимые-подсудимые разбегутся, потому что ты — кишка!
Один мыслитель прошлого столетия скорбно заметил, что, соберись множество талантов в одном человеке, — ни один не произрастет. Разгорающийся спор был прерван появившейся на пороге бабушкой. Она заглядывала то по одну, то по другую половину занавески, перебрасывая ее через плечо, пока окончательно не запуталась. Сорвав наконец эту юбочную границу, она еле вымолвила:
— Наташа, Леня, дети мои! Я тоже была молодой и горячей, но… Господи, он с ума сошел!
— Бабулька, что с тобой?
— Прожить столько лет вместе, любить и верить. Ждать и надеяться, дожить до глубокой и почетной старости и подать на развод? Кощунство!
— Бабуля, какой развод? С кем?
— Дед подает на развод со мной…
— Узнаю дедулю, — воскликнула терапевтическая поэтесса. — Ап! Готовится новый аттракцион.
Глава седьмая
Потоптавшись у двери и послушав цыганские напевы Сарасате, Иван Иванович вдруг поймал себя на мысли простой и неожиданной: не само звучание губной гармошки или мелодия, исполняемая на ней, раздражали его, а фальшивые нотки, которые резали его благородный сверхслух.
Еще раз посмотрев на дверной номерок, сопоставив этажи и расположение квартир, он пришел к ясному, как летний день, выводу, что находится именно там, где лишь стена разделяет его с соседом по следующему подъезду.
«А что, если познакомиться, — подумал он. — По лбу ведь не ударят?» И он решительно, но осторожно надавил на пуговку звонка.
Небывалый слух сейчас же расшифровал ему все, что происходило за закрытой дверью. Он слышал, как была положена гармошка на стол, как тренькнули пружины старого дивана, как с чем-то возился сосед, а с чем — он не понял, как щелкнул выключатель в прихожей. И уже по шагам сообразил, что сосед надевал протез и что этот протез тихонько поскрипывает.
Два взгляда встретились у порога: первый — удивленный, второй — извинительный. В отличие от обычного ритуала знакомства гость, опережая хозяина, неожиданно для себя забормотал что-то очень путаное и закончил совсем уж не идущей к случаю фразой: «…а также тем более, что мне негде теперь переночевать».
Владимир Максимович ничего не понял, кроме смущения немолодого человека, и ответил любезно, без притворства и одобряюще:
— Я, так сказать, не понял вас? Да на пороге что за разговор. Вы заходите, присядьте и не спеша, с чувством, с толком. Авось, я и пойму вас. Это вы мне с какого же бока являетесь соседом?
— Это, пожалуй, скорее не сбоку, а изнутри.
Через минуту-другую все более или менее прояснилось. И Владимир Максимович добродушно подшучивал над Иваном Ивановичем:
— Ну и слава богу, коли так!
— Да, извините, я понимаю нелепость своего вторжения. Я, конечно, только на минуту заглянул, представиться… Рад был познакомиться с вами и так далее…
— Нет уж, ясная душа, коль пришел, будь другом, оставайся. Почаевничаем, покалякаем. Музыкант я, так сказать, кустарный, но перед вами стыдиться не стану — истинно люблю губные гармошки.
Сама по себе беседа двух весьма немолодых собеседников познавательного интереса не представляла, но Владимир Максимович не переставал удивляться слуху Ивана Ивановича и чаще обычного повторял свое обычное «так сказать».
— О, пришла! Пыхтит, это она сама себе молнии на сапогах расстегивает. Привыкла, чтобы я, стоя на коленях, с нее сапоги стаскивал.
Так или подобным образом Иван Иванович комментировал все, что происходило за стенкой. Владимир Максимович вслушивался внимательнейшим образом, но ничего не слышал и удивлялся.
— А я вашу, извините, губную гармошку в сердцах называл «коза с ангиной».
— Клапан порченый. Врал шибко, — признавался Аракчаев, — порченый навовсе был. А теперь регистр сменил и он запел. А?
— Запел, — соглашался Иван Иванович. — Даже верхнее хрустальное «ля» берете правильно. — С минуту вслушивался и, неопределенно пожевав губы, пояснил:
— Теперь она для собаки молоко наливает. Впрочем, нет, не для собаки — для себя.
— Ну слух! — поражался Аракчаев.
— А, ничего особенного. Я же слышу, что она в стакан, а не в блюдечко наливает. Постойте, вроде не молоко…
— А вот вы можете, к примеру, по слуху отличить, что наливает — воду, водку или керосин? — спрашивал хозяин не без подначки. — Я одного артиста знал, он с завязанными глазами и заткнутыми ушами определял, когда стакан доверху налит.