Свои утренние упражнения на улице старый Роман называл «гимнастикой для обреченных». Не вслух, понятно. Вслух он подкашливал, похмыкивал, иной раз даже кряхтел по-стариковски, что, впрочем, позволял себе нечасто, и вопрошал жену с веселым любопытством:
— С чего бы это, Клавдия, суставы мои стали хрустеть? Я же натренированный человек, и на тебе — трещишь, как хворост в костре? Хрустеть должны старухи, а не акробаты.
— Это соли! — знающе поясняла жена.
— Что?
— Соли выделяются. В старости это бывает со всеми. Тебе пора пощадить себя. Не в твои годы прыжки и гимнастика.
— Как это — щадить себя? — переспрашивал хрустящий гимнаст с непосредственностью дошкольника. — Щадить, жалеть или любоваться собой — это очень опасно. В любые годы. Это убивает медленно и незаметно. От этого появляется брюхо. Сначала оно будет тугим и представительным, потом обмякнет и повиснет фартуком, а душа, наоборот, ожесточается. Вечно ты советуешь, мой друг, не то, что следует. Природа создавала человека для борьбы и постоянного противоборства с самим собой. Она не придумала для нас ни мягких кресел, ни перин, ни кальсон с начесом. Все это изобрели люди, которые очень любили себя. И именно эти люди зачастую умирали в расцвете сил, удивляясь при этом несправедливости. Они думали, что едят пищу, а пища съедала их.
Может быть, древняя Спарта была подходящей моделью для общества, но и она ожирела, расслоилась и утеряла боеспособность, предавшись опасному аристократизму…
— Рома, я умоляю тебя, не советуй мне читать Плутарха и Полибия. Кстати, из твоей Спарты не вышло одного писателя, художника или ученого. Спарта готовила только воинов, а на ристалищах не рождаются мыслители. Ой, у меня «симптом телеги»…
Выйдя на улицу, будь там снег, дождь или грязь, старик уходил в укромную аллею парка, чтобы не смешить дворников и ранних прохожих, и несколько минут стоял «стреженским крестом». Он недолюбливал упражнений йогов, хотя и не отрицал их. «Славяне признавали культ тела, — говаривал он, — хотя ныне это и забыто. Земные поклоны отшельников — прекрасные упражнения для поясницы». «Стреженский крест» — положение, когда человек стоит, раскинув руки неподвижно, но напрягает все мышцы рук, ног, шеи и брюшного пресса.
Первый раз японский кульбит Гордеев сделал на манеже в шесть лет. Последний раз — без малого в шестьдесят. Но он поскользнулся, упал и едва не сломал шею. Старый, беспомощный, с дикой болью в позвоночнике, он лежал на мокрой осенней листве. Еще не потускнели утренние звезды, и, может быть, только они видели его слезы.
Приковыляв домой, отшутившись и отлежавшись с неделю, он опять ушел тайком в аллею и заставил себя повторить кульбит. Он признавал суровый закон манежа: если не удался прыжок или трюк, акробат должен его повторить и выполнить на публике. И не только ради уважения к ней. Неудача всегда опасна. Если не убить неуверенности в самом ее зародыше, она убивает артиста.
Но повторил прыжок Маржаретти в последний раз. Что проку в авторских сентенциях? Автор мог бы со слезой пересказать все мысли старого Романа и тем испортил бы песню. Истинная печаль по уходящему навсегда не требует позы и сострадателей.
Бодро начищая вставные зубы, он только и сказал жене:
— Ты знаешь, старый друг, все в жизни бывает в последний раз…
— Это ты к чему? — не поняла Клавдия Ивановна.
— Это к тому — если актер делает кульбит и в это время у него вылетает искусственная челюсть, то он уже не акробат, а комик.
— Но ты же сам частенько повторяешь великие слова, — назидательно заметил старый друг, — что все в жизни повторяется дважды: один раз — в виде трагедии, второй — в виде фарса.
— Э, все ты путаешь. Сие относится к категориям общественным. Для отдельной личности такая мерка не по масштабу. Я пережил и трагедии, и фарсы истории. Но что значит моя жизнь? Жизнь фокусника, пробившегося к славе из коверных мальчиков? Пустяк. Просто я нынче умер как акробат.
Нынче с утра старик опять заговорил афоризмами. Многострадальная супруга знала, что это бывает в тех редких случаях, когда муж сильно раздражен, и совершенно напрасно задала вопрос:
— Роман, так ты согласен на обмен квартир? Мы съедемся, и все будет хорошо!
Маг и чревовещатель, шмыгая носом, схватился за карман, но вместо платка выволок какую-то цветную ленту длиной в несколько саженей.
— А, черт! Я стал все забывать!
Он полез в другой карман и извлек из него белую плюшевую мышь.