…Когда сержант Аракчаев полз, теряя сознание, его спасла хмурая туча. Пошел из тучи холодный дождь, он и пробудил гаснущее сознание, вызвал в сержанте те силы, которые называют сверхчеловеческими: дождь ободрял его, заставил ползти дальше. Не случись такое, истек бы Владимир Максимович кровью. Туча, которая теперь наползла на его лицо, была куда мрачней той, давно забытой.
Вобрал он седую голову в плечи, вроде бы ссутулился еще больше и сказал тяжело, угрюмо:
— Зачем же эдак-то? Фокусы надо в цирке показывать. Подслушивать, как это вы, что ли, заметили, — не в наши лета. За подслушивание в Америке вон кое-кого с насиженного места поперли… Что ли, так сказать…
— Не сердитесь, дорогой. Я уверен, мы расстанемся друзьями. Я не подслушивал. Но перейдем к сути дела… Вот магнитная пленка, на ней вы услышите голос этого агента — и все поймете сами.
Старый Роман достал из портфеля транзистор, погостивший до этого в иконе, и включил запись. Аракчаев сидел ссутулившись и смотрел в сторону. Голос Булочки он узнал сразу, но это не сняло угрюмости с его лица. А Сева повторил все то же, что уже известно читателю из его милой беседы с Дарьей: «…у этого хахаля на одной ноге есть красивая, но старая любовь. Ломается, как стерва в оперетке, не хочет жить с героем Варшавы… В богадельне, но они у меня распишутся за семейное счастье…»
— Как видите, Булочка-то с изюмом, а вовсе не бескорыстный благодетель, — сказал старый Роман, выключая аппарат. — И поверьте, Владимир Максимович, я не воспроизвел бы вам эту запись, но вы ведете себя как херувим с царских врат. А к подлости надо относиться активнее…
— Эхма! — крякнул Аракчаев. — Вот дак Севка! Ну, сукин сын и внук… Это как же так можно? Срам! Позор! Рассопливился старый хрен… «Во субботу день ненастный» заиграл… Перцовкой угощал, деньги одалживал… А? Постой, Роман Романыч, одно скажи — до Марии эти слова не дошли еще?
— Повторяю, я и вам их не дал бы прослушать, но…
— Это ты прав, Роман Романыч! Это я, раззява, не углядел. С виду-то парень обходительный… «Бога ради, прошу, вы человек большой души…»
Через несколько минут стол уже не разъединял, а соединял два разных характера, две судьбы, две натуры. Были намечены основные черты взаимного плана действий, и, пока Аракчаев готовил на стол чай, Гордеев прекрасно играл на губной гармошке мелодию немецкой песенки, некогда популярной среди солдат павшего рейха.
— Майн либен, — сказал старый Роман, откладывая гармошку, — когда-то эта мелодия мне сослужила добрую службу. На нее клюнул один хитрец, за которым охотилась вся фронтовая разведка. Да, пожалуй, это был лучший аттракцион во всей моей карьере…
— А вы что, и в войну… Того, что ли. Вроде бы… артист?
— Нет, нет, — улыбнулся понимающе Гордеев, — не вроде бы. На манеже я провел всю жизнь, но были и перерывы: четыре года войны и вот уже семь лет на пенсии. В войну я служил во фронтовой разведке. Кое-что я маракую в пиротехнике. Приходилось оформлять некоторые эффекты с аппаратурой.
— Да, да, я понимаю. Ну, а может, нам лучше зазвать этого поганца ко мне да всыпать горячих?
— Не поймет и не оценит. Слушайте меня внимательно: первое — делайте все, что потребует этот Булочка. Теперь он у нас в пробирке, а не мы у него. Соглашайтесь на все, что он предложит…
— Да? Я еще не свихнулся, чтобы с этим шулером дела иметь… Зачем соглашаться-то?
— Так надо. Пока я знаю не все карты в его колоде. Сам он — шестерка, но там плавает большой козырь…
— Нет уж, вы меня увольте в запас. Из меня, как бы артист, не выйдет. Я ведь и в лоб шестерке вмажу ненароком. Хоть и на одной ноге, но я устойчивый…
— Сержант Аракчаев! — сказал Гордеев голосом кадрового майора, отдающего команду. — Это боевое задание. Давно вы стали обсуждать приказы?
— Дак ведь оно конечно. Но как бы нам Машу не замарать? У нее душа и так намученная… Ей-то это все зачем?
— Уверяю, она ничего не знает и не узнает. Она под моей личной охраной. Второе! Вам необходимо…
Второго задания не последовало. В дверь позвонили.
— Стоп! — строго сказал старый Роман голосом подполковника. — Если это Мария Ефимовна, представьте меня ей. Если «благодетель», то я ваш друг и сослуживец по гремящему производству. Я ничего не слышу и малость глуповат.
— Да я ему на пороге — в лоб! И вся оперетта!
— Отставить! — приказал Гордеев голосом полковника.
— Так я артист-то, так сказать, никудышный…
— Исполняйте команду! Все будет хорошо, — шепнул старый чародей голосом генерала, отправляющего сына в разведку боем.