Без большого энтузиазма Грант взглянул на книгу, которую принес Брент. Джеймс Гэрднер, «Жизнь и царствование Ричарда III». По мнению Брента, д-ру Гэрднеру стоило уделить часок-дру-гой. Это «фантастический» писатель, заверял он.
На первый взгляд, книга казалась не слишком занимательной, но самая скучная книга о Ричарде лучше любой другой. Прочитав всего пару страниц, Грант понял, почему Брент назвал автора «фантастическим». Д-р Гэрднер был непоколебимо убежден, что Ричард — убийца, но, как честный и, в общем-то, добросовестный историк, не считал возможным утаивать факты. Вот и приходилось изворачиваться: пытаясь подогнать теорию к фактам, Гэрднер совершал неимоверные, просто фантастические курбеты — этакого цирка Грант давно не видал.
Не отдавая себе отчета, до какой степени противоречивы его воззрения, Гэрднер признавал мудрость Ричарда, обаяние и широту души, талант полководца и государственного деятеля, отмечал любовь к нему простого народа и доверие к его суду, разделяемое даже его заклятыми врагами, — и тут же на одном дыхании рассказывал о клевете Ричарда на мать и об убийстве беспомощных ребятишек. Выложив жуткую басню — такова, мол, традиционная точка зрения, — доктор с удовольствием присоединял свой голос к общему хору. В характере Ричарда, по мнению доктора, не было ничего подлого или низкого, но он был убийцей невинных малюток. Даже враги верили в его справедливость, но он убил племянников. Он был безукоризненно честен, но убил из корысти.
Д-р Гэрднер являл чудеса изворотливости и гибкости поистине акробатической. Все более удивлялся Грант складу ума историков. Их способ мышления в корне отличался от способа мышления простых смертных. Грант никогда — ни в литературе, ни в жизни — не встречал человека, хотя бы отдаленно напоминавшего Ричарда, каким он был в изображении д-ра Гэрднера, или Елизавету Вудвилл, как ее представлял себе Олифант.
Видно, права Лора, человеческой натуре свойственно упрямо цепляться за привычные убеждения. При встрече с новым в душе человека возникает неосознанное внутреннее сопротивление, чувство, близкое к досаде. Так по крайней мере вел себя д-р Гэрднер: словно ребенок, в испуге отталкивающий руку помощи, он упорно отказывался сойти с проторенного пути.
Инспектор знал, и знал даже слишком хорошо, что прекрасные, глубоко порядочные люди тоже совершают убийства. Но не такие убийства и по другим причинам. Человек, описанный Гэрднером, мог совершить убийство только в том случае, если под влиянием какого-нибудь катаклизма рушился весь его мир. Он мог, например, убить жену, узнав нечаянно о ее неверности. Или компаньона, тайными махинациями толкнувшего фирму к банкротству и оставившего его семью без куска хлеба. Во всяком случае, это было бы убийство в состоянии аффекта, а не подлое убийство с заранее обдуманным намерением.
Короче, нельзя сказать, что по своему характеру Ричард вообще был не способен на убийство. Но не на такое убийство — это можно утверждать со всей определенностью.
Это убийство было глупо, а Ричард был человеком исключительно умным. Это убийство было вероломно, а он был человеком щепетильно порядочным. Это было зверское убийство, а он был человеком большой души.
Перебирая одну за другой признанные добродетели Ричарда, приходишь к выводу, что каждая делает его участие в убийстве исключительно неправдоподобным. Взятые вместе, они превращали эту версию в бред сумасшедшего.
XV
Брент появился через пару дней; он влетел к Гранту и прямо с порога радостно крикнул:
— Вы еще одного человека пропустили! В вашем списке изучаемых!
— Привет! Кого же?
— Стиллингтона.
— И правда! Как же я забыл про достойного епископа из Бата? Генрих видеть не мог «Titulus Regius» — еще бы, парламентский акт свидетельствовал, что у Ричарда были все права на престол, а его, Генриха, жена — незаконнорожденная. Но человека, который заложил основу возвышения Ричарда, он должен был в буквальном смысле слова ненавидеть. Так что же произошло со стариной Стиллингтоном? Снова убийство под сенью закона?
— Генрих упустил епископа.
— Неужели?
— Епископ сумел остаться в живых. То ли он был необычайно умен, то ли чересчур наивен, чтобы разглядеть ловушку. По моему мнению, если может быть свое мнение у архивной крысы, он был наивен как дитя, и подбить его на поступок, за который можно было бы поплатиться головой, так и не удалось.
— Неужто он сумел обвести Генриха вокруг пальца?