Феба увидела, как у викария задрожали пальцы вытянутой руки. Это был единственный признак эмоций.
– Конечно же, он был совершенно прав. Я был слишком сильно привязан к девушке, которую едва знал – и все это началось с нашей первой встречи. Я прикоснулся к ее руке и все мысли о других вылетели из моего сознания. Я был без ума от нее – и не в том смысле, в котором вы, молодежь, используете это слово. Я совершенно буквально влюбился без памяти. Я не знаю никаких других слов, чтобы выразить это чувство. Было так, словно я не мог дышать, когда ее не было в комнате – словно она была для меня самим воздухом.
Я знаю. О, милосердные небеса, я знаю.
– Тогда она отослала меня прочь. Я просил ее позволить мне остаться, умолял на коленях… Я пугал ее своей страстью, но все же она проявила твердость и настояла на том, чтобы я уехал и вернулся тогда и только тогда, когда научусь контролировать свое безумие.
Викарий отвернулся от окна и от воспоминаний, которые отражались в нем. Он глубоко вдохнул и разгладил отвороты своего сюртука. Его взгляд, как обычно серый и холодный, остановился на лице дочери.
– Я решил стать священником, – продолжил он так, как будто обсуждал что-то не слишком важное, например замену драпировок. – Я обратился к холодным камням аббатства, чтобы они вытянули жар из моей крови, и я отдал свою жизнь на служение человечеству в качестве искупления за совершенное насилие. Когда я закончил обучение, мне предоставили проживание в приходе в Торнхолде. Я послал Одри объявление о моем новом существовании, и она ответила короткой запиской с одним-единственным словом «да».
Феба сглотнула. Кто был этот человек перед ней? Она считала его холодным, лишенным сильных эмоций. Но все это время, он тоже маскировался?
– Папа, я…
Он поднял руку, чтобы остановить ее.
– Я говорю тебе это не просто так, а чтобы предостеречь тебя. В твоих жилах бежит горячая кровь. Я передал тебе свое проклятие. Я увидел это, когда тебе было пятнадцать лет, и испугался за тебя. Я винил во всем себя. А сейчас… – Викарий позволил себе выдохнуть и даже почти – но не совсем – улыбнуться. – Сейчас я знаю, что я носил в себе страх и вину без причины. Ты сильнее, чем я.
Феба ощутила, как ее глаза обожгло острой благодарностью за это крошечное одобрение – слезы, которые викарий не захочет увидеть. Она сморгнула их, пока ее отец продолжал.
– Конечно же, это может быть просто потому, что, будучи женщиной, ты не способна на такие глубокие чувства.
Феба беззвучно рассмеялась, не испытывая горечи. Викарий… это викарий. Колесо жизни продолжает вращаться, мир не меняется.
Девушка сделала шаг вперед и легко положила руку на его предплечье.
– Спасибо за то, что ты рассказал мне, – произнесла она, стараясь говорить ровным голосом. – Я приму твои слова близко к сердцу.
Очевидно, это было все, что викарий по-настоящему хотел услышать от нее. Он кивнул, чуть заметно ослабшее напряжение возле его губ было самым близким намеком на улыбку, которую, как она понимала, ей никогда не удастся увидеть.
– Понимаешь, ты сможешь жить в мире и спокойствии, – добавил ее отец небрежным тоном. – Я сам никогда не отклонялся от этого – кроме одного раза в гостинице в Биддлтоне.
Гостиница в Биддлтоне.
Феба заморгала. В тот день викарий был в ярости, но его ярость выражалась только в более отрывистом, чем обычно тоне, и в том, с какой силой, до побелевших суставов, он схватил ее за руку…
Его рука, обхватившая ее локоть, суставы пальцев были ободранными и кровоточащими…
Побег Терренса, без шляпы, в распахнутом жакете, ни разу не оглянувшегося на окно, у которого она стояла, наблюдая за тем, как он оставляет ее позади…
– Мне потребовался почти час, чтобы снова начать контролировать себя в тот день, – проговорил викарий.
Она просидела час в своей комнате, ожидая, что Терренс вернется за ней.
– Ты видел Терренса?
– Видел его? Да я избил этого труса до полусмерти! Мне пришлось угрожать его жизни – и твоей тоже! – до того, как он оставил тебя!
Феба потрясенно смотрела на отца. Он отвел взгляд от боли в ее взгляде, виноватое самодовольство было написано на его лице.
– Ты была предназначена для лучшего! Я пообещал твоей матери…
Ледяная ярость начала подниматься внутри Фебы.
– Ты прогнал его? Я ведь любила его!
Викарий дернулся.
– Ну, он же бросил тебя, не так ли? И затем – ведь позже он прислал меньше дюжины писем! Едва ли это настоящая любовь!
Писем?
И все же ее ярость не могла выдержать долго по сравнению с ее нынешним несчастьем. Какое сейчас это имеет значение? Она была бы несчастна с Терренсом, даже если у него и было намерение жениться на ней. Сейчас Феба могла быть не слишком счастлива, но, тем не менее, ее настоящее было гораздо предпочтительнее, чем перспектива всю жизнь стирать грязные чулки бездельнику-музыканту.
Девушка отвернулась от викария и снова обратила свой покрасневший взгляд к саду.
Кажется, скоро зацветут розы.
Чуть слышное позвякивание упряжи вывело Рейфа из его оцепенелого продвижения. Он поднял взгляд вверх, моргая от утреннего света. Пока он вглядывался, появилось видение. Изящный одноконный экипаж тянул пони с ленточками лавандового цвета в гриве и щеголял пурпурными расписными боками и золотой эмблемой на двери – витиеватой буквой «Л».
Низенький, озорной человечек управлял экипажем. Когда он приблизился к Рейфу, то радостно улыбнулся.
– Вот вы где, милорд! Я подумал, что вы можете идти этой дорогой!
Рейф был слишком изумлен, чтобы делать что-то, кроме того, чтобы стоять с открытым ртом. Человек натянул поводья и остановил пони, а затем спрыгнул вниз. На нем был пурпурный сюртук, белый жилет из мерцающего шелка и щеголеватая маленькая шляпа, которую он снял, когда низко поклонился.
– Лемонтёр к вашим услугам, милорд!
Рейф удивленно заморгал.
– Портной?
Мужчина элегантно пожал плечами.
– Я предпочитаю быть известным, как создатель прекрасных платьев, но пока и это звание подойдет. – Он махнул рукой, словно отгонял в сторону негодование. – Я пришел, чтобы помочь вам в ваших устремлениях, милорд. – Он счастливо улыбнулся. – Разве сам звук этих слов не заставляет ваши колени подгибаться?
Так как колени Рейфа начали подгибаться многие мили назад, то он лишь молча уставился на портного в ответ.
Лемонтёр нахлобучил шляпу обратно на голову и усмехнулся.
– Я готов поспорить, что вы размышляете о том, как я узнал, где искать вас! Это была замечательно проделанная детективная работа…
Рейф покачал головой.
– Не совсем. Письмо было отправлено из деревни вот там. – Он указал пальцем через плечо. – А это единственная дорога в Лондон.
Лемонтёр нахмурился.
– Ох. Ну, хорошо, согласен. – Потом он успокоился, и его улыбка появилась вновь. – Сожалею, что я так задержался, что мне потребовалось чертовски много времени, чтобы найти именно белую.
Так как его день – нет, вся его неделя! – уже была достаточно странной, то это заявление вызвало у Рейфа лишь крошечную частицу любопытства.
– Белую что?
Маленький человечек рассмеялся.
– Белую лошадь, конечно же! – С поклоном и взмахом руки он указал на заднюю часть экипажа.
Рейф, спотыкаясь, сделал небольшой шаг влево и увидел – как вызванное истощением видение источника перед человеком, потерявшимся в пустыне! – прекрасную белую чистокровную длинноногую лошадь, оседланную и готовую к езде, привязанную к задку нелепого экипажа.
Огонь желания снова увидеть Фебу по-новому вспыхнул внутри Рейфа, выжигая остатки отчаяния. Он повернулся к портному.
– Какой сегодня день?
Человечек наклонил голову и в ответ посмотрел на него странно мудрыми глазами.
– Сегодня тот самый день, милорд.
Мгновение спустя, Лемонтёр смотрел вслед облаку пыли, производимому стучащими копытами. Он улыбнулся и одним пальцем поправил свою шляпу так, чтобы она сидела под еще более лихим углом.