И половина из них была на распустившихся, распоясавшихся, потерявших всякое чувство меры разбойников.
«Пропавшие бараны в количестве семи человек… телега репы… штука сукна и девять валенков… ведро гвоздей и плотник… корова с теленком… шесть кадушек соленых огурцов… ограблен дипкурьер караканского ханства: незаконно изъят конь вороной шатт-аль-шейхской породы под красным седлом, кривая сабля, лук в позолоченном колчане со стрелами и депеша повышенной секретности с большой красной печатью… ограблен обоз из Сабрумайского княжества с крупой ячневой, гречневой и перловой… Другой – с копченой и соленой рыбой, триста сорок бочек… Еще один – с молокопродуктами… сыр… масло… простокваша…» Простокваша!!! Ёшкин кот!!!.. Ну почему торговать они едут куда попало, а жаловаться – к нам?! Хотя, наверное, где платят, там и торгуют… А жалуются там, где грабят.
«…Особые приметы: семеро антипатичных небритых личностей с топорами и арбалетами… Неповторимый устойчивый запах соленых с дубовым листом, хреном и семенами укропа, собранными на южном склоне Лысой горы в шесть часов утра пятого августа мужиком сорока трех лет, огурцов… Шестеро бородатых придурков с мечами… По башке стукнули, не помню… Конь вороной шатт-аль-шейхской породы под красным седлом, кривая сабля, лук в позолоченном колчане со стрелами… Пятеро с палицами, один с мечом… Одна нога в лапте, вторая – в валенке, из которого торчит хвост селедки, завернутой в бумажку с большой красной круглой блямбой… Если не записывать непечатные эпитеты, то особых примет ни у кого из пяти нет…»
Серафима представила себе абстрактную банду разбойников, рассевшуюся сейчас где-то в утепляемом на зиму уворованным плотником домике в лесу, поедающих перловую кашу с пареной репой, бочковым крупнокалиберным морщинистым огурцом, разложив соленую селедку на депеше повышенной секретности, и запивающих всё это великолепие простоквашей. Желание завтракать отпало автоматически.
Так дальше продолжаться не может. Тридцать восемь случаев грабежа. Десять из них закончились душегубством. С этим надо что-то делать. Что? Что-что…
Она вернула фолиант на прежнее место, и брезгливо стараясь не касаться провисшей от полувекового груза пыли шторы, выглянула в окно: во дворе седлал коней отряд истребителей разбойников, возвращавшийся на ночь в город для побывки, помывки и отчетности. Правда, побывка была короткая, помывка – холодная, а отчетность – более чем скромная. За все время истребить им не удалось ни одного злодея, потому что местные леса те знали лучше, чем их истребители, а напасть на вооруженный конный отряд из пяти человек с целью ограбления пока не пришло в голову даже самому дегенеративному любителю чужой собственности. И тут царевну осенило.
Она исступленно затарабанила в стекло, не дожидаясь, пока гвардейцы обратят на нее внимание, звонко крикнула в пространство «Спиридон, стой!..» и бросилась вон из кабинета.
Пока она, задыхаясь и сгибаясь пополам от колотья в боку, выбралась из лабиринта коридоров и переходов управы, завернула за последний угол и домчалась до заднего двора, а потом – до парадного, истребители были уже в воротах.
– Мужики, стойте, стойте!!!.. – прохрипела она из последних сил.
– Что случилось? – встревожились гвардейцы.
– Пока ничего!.. Но скоро случится!.. У меня есть идея!!!
– Выкладывай.
Заскочить в управу, чтобы прихватить несколько ломтей хлеба на день и содрать с окна какого-то давно заброшенного кабинета бесцветно-пурпурную портьеру, было делом нескольких минут. Еще минут пять ушло на то, чтобы оторвать от нее полосу шириной в метр и обмотать ее вокруг талии в имитации юбки. Конечно, широкая тесьма и кисти по подолу несколько портили впечатление от обновки с точки зрения Серафимы, придавая царевне вид загранично-декадентский, но ради государственных дел она была готова смириться и с этим.
Через полчаса она со скрытно следующей на почтительном расстоянии группой поддержки была уже на базарной площади.
То, что площадь это была именно базарная, а не какая-либо иная, сообщала ржавая гнутая табличка, приколоченная к дому у этой площади расположенному. Ничто другое происхождение и назначение сего пространства, свободного от построек, сооружений, домашних животных, людей и товара, не выдавало. День сегодня был явно не базарный.
Впрочем, принимая во внимание положение города, это была и не базарная неделя не базарного месяца и, не исключено, что не базарного года. Кого-то этот факт мог бы смутить, но не ее.
Обозрев отходящие от площади улочки взором бывалого полководца, она выбрала одну, наиболее приглянувшуюся, и решительным и твердым шагом двинулась вперед.
Интуиция, или иные чувства, руководившие ей при выборе именно этого отростка площади, ее не обманули: квартала через четыре она увидела лавку, а рядом с ней – груженую телегу и двух неторопливых мужичков в овчинных тулупчиках, явно собирающихся в далекий рейс.
Серафима изобразила на лице простоватое любопытство и, словно стрела с самонаводящимся наконечником, устремилась к ничего не подозревающим мужикам.
– Продаете чего, ли чё ли, дяденьки?
– Не-а, опоздала, девонька, – добродушно осклабился высокий мужик. – Уже продали все. Домой собираемся.
– А бочки чё?..
– Бочки это мы на продажу брали. Хоть не новые, да добрые бочки-то. Еще лучше новых. Да не до бочек в вашем городе сейчас людям, видать. Вот, сбруя тут еще, ремни сыромятные, валенки, шубенки, да тулупов еще пять штук в рогоже завязаны – так даже доставать не стали. Всё одно не продать тут у вас. А вот свеклу, моркву привозили – лавочнику этому сбыли только так.
И высокий непроизвольно, но нежно погладил себя по груди, где за пазухой, наверняка, грелась и грела крестьянскую душу плата за сельхозпродукцию.
– И дорого взяли? – для поддержания разговора поинтересовалась Серафима.
Мужичок поменьше ростом автоматически прижал рукой подозрительно-плоский карман и удовлетворенно ухмыльнулся.
– Нормально взяли. Сколько дали – всё взяли, ничего не оставили. Знали бы – еще привезли. У нас етой овощи уродилось – косой коси.
– А из какой деревни сами будете?
– Из Соломенников, – насторожено склонив голову и прищурившись, ответил маленький. – А чевой это ты всё выспрашиваешь? Выспрашивать-то чего?
– О, как мне повезло! – восторженно заулыбалась царевна, словно более восхитительной новости она не слыхала годы и годы. – Из самих Соломенников! А можно мне с вами, дяденьки?
– Зачем? – резонно удивился высокий.
– Дак это… в работники наниматься хочу, – осветила серый день мегаваттной улыбкой, брызжущей килотоннами искренности, Серафима.
– Да ни к чему нам работники, – пожал плечами коротышка. – Нашто нам, на зиму глядя, работники? Скажи, Журавель!
– Дак я заплачу за проезд-то, – не дала Журавелю высказаться на предмет необходимости работников на зиму глядя и выудила из кармана два медяка царевна.
Мужики моментально прекратили дискуссии, переглянулись, пожали плечами и согласились.
Хоть девка и дурная: и деньги потратит, и обратно пешком придется топать, а медяк – он и в Узамбаре медяк. Ее за руки никто не тянул.
– Ну, садись, коли не передумала. На тулупы, вон, навались, да овощными мешками укройся, не смотри, что грязные. У тебя самой юбка не много чище, да и не май месяц на улице, – кивнул на готовую к отбытию телегу высокий, погрузился сам, коротышка взялся за вожжи, и колымага тронулась.
Сначала по щербатой мостовой Нового Постола, потом по дощатым настилам Старого, после – по утрамбованному проселку, мерно покачиваясь, поскрипывая и подпрыгивая на колдобинах, тащилась широкая телега в далекие неизведанные Соломенники. И так же мерно, со скрипучими смешками и подпрыгивая на ухабах, лилась речь говорливого, явно в хорошем настроении, Журавеля.