- Как куда? Ты же просил на свалку подбросить, - шофер открыл дверцу и, повертев пальцем у виска, добавил. Чиканутый какой-то...
----
Фадин предпринял еще четыре попытки выбраться со свалки на машинах и пять пешком. Но всякий раз возвращался. Предлоги и способы возвращения были разные. И само возвращение всегда выглядело естественно. Один раз, например, заглох мотор, Фадин пересел в попутный порожний грузовик, но приехал опять на свалку. И в кузове оказалась какаято металлическая чушка, а когда Фадин предъявил претензии, шофер поморгал глазами и заявил, что ничего подобного, он сразу сказал, что едет именно сюда, а куда же ему еще ехать с этой чушкой?
Самое главное, что Фадин никак не мог уловить тот момент, когда он прекращал ехать в город и начинал возвращаться обратно.
За эти четыре дня Фадин похудел и осунулся. Ночевал вместе со всеми в вагончике. Внешне он оставался спокоен, но в его голове царил полнейший кавардак, все мысли перепутались, свились в какой-то невообразимый клубок и вываливались из него вопреки логике, обстоятельствам, совершенно невпопад и независимо от сознания. Единственное суждение, которое он отчетливо понимал во всех его семантических оттенках, было: "Не может этого быть. Быть этого не может!"
На пятый день, когда Фадин ощутил, что еще немного и он сойдет с ума, если что-то или кто-то не вмешается в его бытие, к нему подошел бригадир Сашка и сказал: "Вот что, парень, давай-ка ты вступай в бригаду. А то ведь мы тебя за так кормить не будем".
Фадин весь внутренне вскипел, вспенился, хотел сказать что-то язвительно-оскорбительное этому... этому... Но все слова куда-то испарились или вышли с пеной, и он только молча кивнул, стиснув зубы.
- Фамилия? - спросил Сашка.
- Фадин. Паспорта нет.
- Паспорт не нужен - так оформим. Сегодняшним числом оформлять?
- Все равно.
- Так. Технику безопасности знаешь? Фадин пожал плечами.
- Ладно, вечером проинструктирую. Техника простая - не лезь, куда попало, да смотри под ноги. И под бульдозер не лезь, а то был тут один... Иди, получи спецодежду, и можешь приступать.
Фадин сходил в хозвагончик. получил у одного из членов бригады "спецодежду": фуфайку, сапоги, брезентовые штаны гигантского размера и, засучив штанины, приступил.
Так началась его новая жизнь.
----
Постепенно Фадин познакомился со всеми членами бригады, уяснил, кто и какое место в ней занимает и почему каждое утро все более или менее дружно выходят на работу. Дело было не только и не столько в том, что каждый зарабатывал себе на пропитание, а главным образом в том, что таким способом они надеялись вырваться отсюда. Было известно, что отсюда могут уйти только те, кто активно и ударно собирает вторсырье Откуда это стало известно, никто не знал. Вероятно, из жизненного опыта. Впрочем, позже Фадин и сам в этом убедился. В частности дед-старожил практически ничего не собирал, кроме разных экзотических железок, назначение которых ему было непонятно; он бродил по свалке, высказывая различные суждения и приставая ко всем по очереди, особенно к новичкам.
Вместе с тем, сама по себе ударная работа на ниве сбора вторсырья не давала никаких гарантий. Необходимо было еще что-то, какие-то непонятные ингредиенты поведения, или мышления, или вообще непонятно что. Однако каждая легенда об уходе со свалки неизменно подчеркивала какие-то выдающиеся заслуги ушедшего, его неоценимый вклад в дело очищения свалки от металлолома или, скажем, каких-нибудь заготовок сложного профиля, неизвестно какими путями на него попавших.
Удивляло то, что члены "бригады" жили дружно, почти не ссорились и соблюдали, в основном, правила поведения в местах общего пользования. Фадин пришел к выводу, что это также входит в комплекс условий, необходимых для того, чтобы свалка позволила себя покинуть.
Вести беседы о том, как свалка задерживает беглецов, считалось верхом неприличия. Фадин это отчасти понимал - ему и самому было бы неприятно рассказывать о своих приключениях.
Точно так же запретной темой считалась жизнь за пределами свалки. О том, кто чем занимался до того, как сюда попал, Фадин знал мало - об этом не говорили. Однако некоторые члены бригады были знакомы раньше, о чем можно было судить по обрывкам фраз, касающихся былого единства места, времени или рода деятельности. Относительно одного члена бригады ленивого, рыхлого мужчины с ватным лицом и замашками аристократа, вконец опустившегося и неряшливого, Фадин знал, что он был директором универмага, потому что раньше его видел однажды в этом универмаге прохаживающимся с хозяйским видом между рядами одежды, и еще потому, что его прозвище было Директорат. Почему именно Директорат, а не Директор, Фадин не знал, но прозвище казалось ему верхом точности определения человеческого типа. Вообще именами и фамилиями на свалке не пользовались. Фадин получил прозвище Абрек, быстро привык к нему и даже пытался спроецировать образ дикого горца на свой характер. Без особого, впрочем, успеха.
Жизнь на свалке носила довольно монотонный и размеренный характер. Исключение составляли суббота и воскресенье, когда народ прибывал с целью удовлетворить свои потребности в разного рода вещах, которых нигде, кроме свалки, найти не сумел. Пришельцы отличались от аборигенов нештатной одеждой и крайней бестолковостью. Вместо того, чтобы спрашивать, где что лежит, они бродили по свалке, обрывая штанины и рукава и, как правило, уходили ни с чем. Контакты с ними у членов бригады носили осторожный и односторонний характер. Фадин довольно скоро понял, в чем тут дело. А дело было в том, что каждый из членов бригады опасался встретить знакомых. Если же это случалось, вел себя нейтрально. Да, мол, вот такое дело, надо кое-что подобрать.
Бытовые вопросы повседневной жизни были решены довольно безыскусно. Спали на нарах. У каждого было свое место, свой матрац и табуретка, как в казарме. Белье меняли раз в две недели после бани, которая была оборудована в одном из вагончиков. Еду привозили строго регулярно. Откуда брались все эти блага, Фадин не знал, и не считал нужным интересоваться. Ни о каких расчетах и зарплате речи не было, хотя было точно известно, что какие-то деньги куда-то "идут". Откуда это было известно, известно не было, равно как и куда именно. Дед утверждал, что "на книжку", хотя, по мысли Фадина, эта вера носила у него характер веры в святого духа, творца всего сущего.
Стиль работы у каждого был свой. Одни ходили группой, тщательно обыскивая каждую кучу, другие стерегли машины с мусором, трегьи следовали за бульдозером, который систематически разравнивал территорию свалки, хотя больше чем на одну пятую часть его не хватало.
Кто, где, чего и сколько взял - не контролировалось, но, если кому-то сильно повезло (в смысле условной ценности найденного), то этот факт живо обсуждался за обедом и перед сном. Ценность заключалась либо в уникальном весе ("пуда два потянет"!), либо в изящной форме ("как кочерга, только с выемкой на конце и две дыры под болт"), либо в том, что найденная вещь когда-то, до утилизации, признавалась особо дефицитной, а здесь валяется просто так ("...и почти новая, бери - не хочу").
Фадин отметил многие странности в деле организации сбора вторсырья. Например, везде, там и сям, по свалке были разбросаны предметы, способные своей массой закрыть месячный план бригады по металлу. Как то: цистерны, кузова автомобилей, ржавые дизели. Да хотя бы тот же сгоревший автобус. Но их почему-то никто не трогал.
В бригаде Фадин держался особняком. В разговоры не встревал и в собеседники не навязывался. После ужина, если было настроение, шел куданибудь, а нет - ложился на нары и делал вид, что дремлет. На самом деле он, конечно, не спал, а лежал с закрытыми глазами и думал. Или слушал, что говорят другие.
Круг тем у местных обитателей был весьма ограничен. Говорили о погоде, о сезоне, о возможном потеплении или похолодании. О том, что кто-то там обещал прислать еще один вагончик под красный уголок, где будет телевизор и газеты. Газеты здесь и так попадались, но только те, что прибывали с мусором - от месячной, до годичной давности. Попадались и телевизоры... Еще говорили о рыбалке, о женщинах, о выпивке и закуске. Ни того, ни другого, ни третьего здесь не было. Из всех удовольствий были только папиросы "Беломор",