Но это были мелкие невзгоды. Они не стоили внимания в сравнении с сердечной катастрофой, постигшей Лешу на его бердянском поприще. Отсидев положенный срок, разозленный Леша, плюнув на общежитие, уехал на частную квартиру к вокзальному сторожу. Квартиру эту сосватал ему делопроизводитель комендатуры, которого Леша обещал подучить искусству вождения машины. Первый шаг, сделанный Лешей в домике сторожа у вокзала, выбил его из колеи, потому что при этом шаге Леша наткнулся на восемнадцатилетнюю хозяйскую дочь Иришу. У нее были глубокие, затуманенные глаза, в которых хотелось утонуть, и веселый маленький рот.
Леша проводил ее взглядом, пока она переходила дворик легким шажком, стиснул в кулаке кожаную фуражку и шумно задышал.
Но коса нашла на камень.
Ириша решительно не хотела замечать великолепного комендантского шофера, которому кланялся сам протопоп. На Лешины разговорчики, на зубоскальство она лишь небрежно вздергивала круглое крепкое плечико.
Однажды Леша принес Ирише громадный букет пионов, нарезанных в комендантском саду. Он нашел Иришу в деревянном сарайчике, где она доила корову, и вручил девушке букет, наговорив при этом много жарких и путаных слов. Ириша букет взяла, даже сказала «спасибо», но тотчас же протянула цветы корове.
— Погляди, Милочка, какой у нас квартирант добренький. Цветочков принес.
Корова равнодушно вытянула мягкую черную, поросшую волосом губу и с хрустом сжевала свежие, обрызганные росой лепестки. Оскорбление пронзило Лешу, и, побледнев, он выбежал из сарайчика. Полный ярости и мести, он прошел к себе в комнату, достал из сундучка не тронутую ворами коробку довоенного гуталина и долго бешено начищал сапоги, пока в голенищах не стало отражаться лицо со всеми подробностями, даже с шелухой на носике.
В сияющих сапогах он вышел на улицу, гоголем прошел мимо Ириши, мазавшей известью яблоневые стволы в садике, не удостоив ее взглядом, и отправился на бульвар, где по вечерам играла духовая музыка. На бульваре он встретил машинистку комендантского управления, даму томную и страстную, с пышным бюстом и обильными бедрами и перетянутой осиной талией. Муж ее, владелец лесопилки, удрал с белыми. Дама осталась и пошла служить к большевикам. Носила она всегда несказуемой яркости шелковые кофточки, такие узкие в проймах, что ей приходилось держать руки на отлете, как будто она все время собиралась кого-то обнять.
Леша смело подошел к машинистке, шаркнув начищенными сапогами. Дама встретила его благосклонно. Комендантский шофер мог считаться человеком «из общества», и, помимо того, дама не могла долго жить в одиночестве. Леша прогулял с ней до полночи по пыльной аллее. Начищенные его сапоги потускнели.
Провожая машинистку домой, Леша набрался смелости и пригласил ее к себе на следующий вечер, приврав, что именинник. Дама, пожеманясь немного, приняла приглашение.
Никаких чувств к машинистке Леша не питал. Он вообще не любил таких больших, как лошади, жарких и неуютных женщин. Пригласил он ее из тонко обдуманного расчета: насолить Ирише и показать этой девчонке, что им, Лешей, могут интересоваться даже дамы высшего полета и что он не позволит над собой издеваться.
Ириша сидела на скамеечке, когда Леша на закате солнца торжественно проследовал домой, имея под одним локтем даму в бордовой кофточке, а под другим — бутылку разливного рислинга, добытую из-под полы на базаре. Он победоносно посмотрел на Иришу, но она даже не подняла головы от книжки.
Ее равнодушие сразу же лишило — всякой прелести дьявольский план Лешиной мести.
Леша мрачно подливал машинистке рислинг, сидя рядом с ней на продавленной кушетке. Гостья пила охотно, и глаза у нее мутнели, как у засыпающей трески. Она много и бестолково говорила, потом начала петь. Голос у нее был низкий, похожий на паровозный гудок. И пела она какие-то странные песни, которых Леша не понимал: «Мой тигренок», «Ключик» и другие.
После каждого номера она брала Лешину ладонь и прикладывала к своей бордовой кофточке, показывая, как у нее тревожится сердце. Леша послушно и печально чувствовал под ладошкой пухлый бюст гостьи и тосковал. Из мести ничего не вышло, а дама была чужда и почти противна. Выпив весь рислинг, она стала прощаться, уверяя, что не может так долго оставаться наедине с холостым мужчиной. Мутный взор ее говорил обратное, но Леша охотно сделал вид, что верит в непоколебимую порядочность дамы, и отвел ее домой. Ему стало невыносимо скучно. Захотелось увидеть Иришу сейчас же, услышать ее капризный голосок. Он бежал по темным улицам, но Ириша уже ушла к себе. Леша выбросил в окно пустую бутылку и угрюмо лег спать.