— Это истребители, товарищ командир?
Командир вскинул подбородок кверху. В серых озорных глазах его мелькнули веселые искры, когда они остановились на Лешином лице и обшелушенном носике. Командир вздернул плечами.
— Что вы, молодой! Это же суповые миски…
Голос у командира был озорной, как и глаза, но в шутке не было ничего обидного. Леша понял, что командиру просто весело от солнца, от молодости, от удовольствия видеть свои корабли в хорошем состоянии. И, заражаясь весельем моряка, Леша спросил, подмигнув:
— Супу дадите спробовать?
— Своих не кормим, для чужих варено, — с невозмутимой серьезностью ответил моряк.
— Значит, беляков кормить будете?
— Будем, — командир кошачьим движением встал на ноги и с неожиданной злостью буркнул — Хоть сегодня покормили бы, да вот, черт его подери, мотористов нехватка, а без моториста, молодой, истребитель все равно что чемодан без ручки.
Командир досадливо передвинул фуражку с затылка на нос, шутливо сделал Леше ручкой и ловко спрыгнул на палубу истребителя. Леша постоял еще минут двадцать на стенке, смотря на дружную работу моряков.
Солнце ушло за низкую полосу берега, по воде пролетели сиреневые сумерки, неслышные, как ночная бабочка, и порт сразу залила синяя южная тьма.
Леша направился домой. Подходя к домику, он увидел у калитки зыбкую белую тень. Ириша сидела на своем любимом месте и потрескивала подсолнуховыми семечками на мелких зубках. Увидев Лешу, она подняла голову, и в белках ее влажным мерцанием отразилась большая звезда, плывущая в зените. Леша хотел пройти мимо молча, но Ириша задержала его.
— За самоваром ходили, Алексей Васильевич? — спросила она, откровенно улыбаясь.
Это было уже чересчур. Лешино сердце наполнилось горечью и печалью. Он шагнул к Ирише и срывающимся голосом спросил:
— За что вы меня терзаете, Ирина Тихоновна? Чем я вам не пришелся?
Ириша обняла пальцами коленку и сидела, слегка покачиваясь, не отвечая на Лешин вопрос.
— Вы мне даже отвечать не желаете, Ирина Тихоновна? — Леша осторожно присел на скамеечку, заглядывая в Иришино лицо.
— Звездочка какая колючая, как ежик, — сказала Ириша шепотом, уводя разговор в сторону.
— Нет, Ирина Тихоновна! Про звездочки мне нынче не в пору слушать, — решительно ответил Леша. — Вы мне сперва ответ по моему беспокойству дайте.
Ириша оторвалась от созерцания звезды и, словно впервые, с удивлением оглядела взволнованного Лешу.
— Про что это вы интересуетесь, Алексей Васильич?
— За что вы меня мучаете, Ирина Тихоновна? — повторил Леша и боязливо взял Иришину загорелую руку. Она не отняла ее, и от тепла маленькой жесткой ладони у Леши сладко заныли колени. Вдруг Ириша засмеялась.
— Чего вы смеетесь, Ирина Тихоновна?
— Смешной вы, Алексей Васильевич. Форсу у вас много, а я форсистых не люблю.
— Какой же во мне форс? — спросил озадаченный Леша.
— А такой… Даже ходите не как человек, а как дудак.
— Как кто? — переспросил Леша.
— Дудак!.. Птица такая в степи живет. Иначе — дрофа. Подле стогов всегда вышагивает важно-преважно, точь-в-точь как вы. Верно, думаете — раз из столицы приехали, так и люди вам по плечо.
— Ей-богу, никогда такого не думал. — Леша даже привстал от неожиданности.
— Может, сами и не думали, а форс за вас думает. Уж я вижу. Я людей на глаз разбираю, — вздохнув, сказала Ириша, словно ей самой было неприятно такое умение понимать человеческие характеры.
— Не знаю, — обиженно отодвинулся Леша, не выпуская все же Иришиной руки, — от вас первой такое слышу. Между прочим, со многими девушками знакомство водил, и все мной были довольны… даже сердцем привязывались, — добавил он с грустью.
— На вкус и цвет товарищей нет, — отпарировала Ириша, освобождая руку, — пусть их привязываются, это ихнее дело.
— Может, вас наружность моя компрометирует? — вставил Леша словцо, слышанное от одной адъютантской крали в семнадцатом году. Словцо это ему понравилось — ученое и выразительное.
— Вот еще, — усмехнулась Ириша, — я к наружности не вяжусь. Был бы человек настоящий, а там хоть нос картошкой, на это не глядеть, — продолжала она, не замечая, как уязвило Лешу напоминание о его неудачном носе. — Мне главнейше, чтоб большое чувство в человеке имелось. Чтоб сила сказывалась. А мелюзга, сколько ни форси, выше крыши не прыгнет.
Ириша помолчала, снова сложив руки на колене.
— Мне только форменный герой по сердцу бы пришелся, — мечтательно и тихо сказала она, тряхнув кудряшкой на лбу, — чтоб храбрый был. Да где его такого найдешь, нема его.