Я искал тебя утром и не нашел, – сказал он. – Куда ты деваешься, когда исчезаешь?
Никуда, – сказала она.
Но должна же ты где-то быть.
Ты не понимаешь.
Да… теперь уж, наверно, и не пойму.
Нет, поймешь. Завтра.
Завтра будет поздно.
Сегодня тоже поздно, и вчера было поздно. Поздно стало еще до того, как ты впервые поднялся на дерево.
Скажи: ты из тех, кто построил эту деревню?
На свой лад, – сказала она.
Сколько же тебе лет?
Не знаю.
Ты помогала строителям?
Я построила всё сама.
Ну, уж это ты врешь.
Я никогда не лгу.
Что случилось с коренными жителями этой планеты?
Они выросли. Стали из примитивных цивилизованными, начали высмеивать обычаи предков, как невежество и суеверие, завели собственные обычаи. Стали изготавливать вещи из железа и бронзы и меньше чем за сто лет нарушили природное равновесие, которое не только сохраняло им жизнь, но и придавало ей смысл. Подорвали свою жизненную силу, иными словами. Поняв, что натворили, они пришли в ужас, но ничего уже не смогли исправить.
И погибли?
Ты же видел их деревни.
Да, видел. И читал отчет прогрессистов о пещерах, куда они отправились умирать вместе со своими детьми. А как же эта деревня? Они могли бы спасти ее, вовремя повалив свое дерево.
Ты так ничего и не понял. Чтобы получить что-то, надо дать что-то взамен. Одни нарушили этот закон раньше, другие позже, но от расплаты никто не ушел.
М-да, понять трудновато.
Ты всё поймешь завтра.
Прошлой ночью ты пыталась убить меня. Почему?
Я не пыталась, ты всё делал сам. Я хотела убить тебя сегодня.
Той веткой?
Той веткой.
Но как?
Не важно. Главное, что не убила. Не смогла.
Куда же ты пойдешь завтра?
Что тебе за дело, куда я пойду.
Мне есть дело.
Уж не влюбился ли ты в меня?
Очень может быть.
Нет… не может.
Потому что я не верю в твою реальность?
А ты ведь не веришь, правда?
Не знаю даже. То верю, то нет.
Я такая же настоящая, как и ты, только на свой лад.
Он решительно потрогал ее щеку, мягкую и холодную. Холодную, как лунный свет, мягкую, как цветок. Она заколебалась, превращаясь в светотень, в цветы, в листья, и голос ее стал таким слабым, что Стронг едва разобрал слова.
Напрасно ты это сделал. Надо было поверить в меня, а ты всё испортил. Последнюю свою ночь мы проведем врозь.
Значит, ты все же не настоящая, – сказал он. – И никогда не была настоящей.
Нет ответа.
Ты просто игра моего воображения. Но как же тогда ты могла сказать мне то, чего я не знал?
Нет ответа.
По-твоему, то, что я делаю – преступление, но это не так. Когда дерево представляет угрозу для общины, его убирают.
Нет ответа.
Тем не менее я всё бы отдал, чтобы не делать этого.
Молчание.
Всё на свете бы отдал…
Тихо, и никого рядом. Стронг, полуживой от усталости, залез в палатку, втянул туда же обогреватель, забрался в спальник, охватил онемевшими руками лишенные чувствительности колени, продолжая бормотать:
– Всё на свете.
День четвертый
Его разбудило солнце, светящее сквозь стенку палатки.
Алые птицы больше не встречали рассвет своим пением. Дерево молчало, пустое и мертвое, только на одной обрубленной ветви еще сохранилось немного цветов и листьев. Он старался на них не смотреть.
Утро было прекрасное. С великого пшеничного моря поднимался туман, перистые облачка в небе напоминали свежевыстиранное белье. Стронг посмотрел вниз: Райт смазывал лебедку, Зухр распиливал последний пятидесятифутовик, Синего Неба в поле зрения не было.
– Что ж раньше не разбудил, мистер Райт?
Тот поднял глаза.
– Думал, тебе не повредит придавить еще малость.