— Называйте меня Петровичем, — сказал робот. — Мы, роботы, все считаем себя сыновьями нашего изобретателя, Петра Ивановича Федосеева, и любим, когда нас называют Петровичами.
— Ну-ну, — пробормотал я. — Значит, будем знакомы. Зовите меня Алексеем. И предлагаю перейти на «ты».
— Согласен, Алексей, — ответил он.
Я впервые в жизни пожимал руку роботу и очень удивился, что она оказалась самая обыкновенная — может быть, лишь чуть более твердая, чем у меня. По моим представлениям, рука механического существа должна была напоминать клещи.
— Петрович, а ты действительно очень сильный? — спросил я.
Робот взял стоявшую у камина кочергу.
— Ты сможешь ее сломать? — спросил он.
Кочерга была отштампована в высокочастотном поле из терилакса. Сломать ее? Вот если ударить по ней Эскалибуром…
Тут у меня от удивления глаза полезли на лоб — робот разжал кулак, и на пол упали две половинки кочерги. Я только развел руками.
— Да, Петрович, с тобой будет не страшно в любых переделках, — сказал я серьезно. — А вам, Ганелона, я сделаю другую кочергу — из настоящего железа.
— Я буду этому очень рада, — улыбнулась принцесса, вскидывая на меня свои огромные глаза.
Меня словно жаром обдало. Нет, до чего же она похожа на Тину!
Вечером мы с бабусей распивали чаи. На столе пел самовар — правда, не старинный, с огнем и дымом, а стилизованный, аккумуляторный. Бабушка дула на блюдце и косила глаза на какую-то очень древнюю и дряхлую книгу, время от времени осторожно перелистывая желтые страницы.
— Что ты читаешь? — спросил я.
— О, это замечательная книга. Я разыскивала ее лет сорок и вот с трудом нашла в одной частной коллекции. Это «Книга Молоховец», — с гордостью возвестила она. — Слышал?
— Конечно, конечно, — с энтузиазмом ответил я. — Как же можно не слышать! Книга Бытия, Книга Экклезиаст и Книга Молоховец — это же основа человеческой культуры! — И я продекламировал:
— Ну вот, понесло тебя, — пробурчала бабушка, отрываясь от книги. — Если не знаешь, то так и скажи.
— Ф шисни не слыхифал, — сознался я, заталкивая в рот огромный кусок хлеба с вареньем. — Кто же этот Молоховец? Пророк или философ?
— Елена Молоховец была замечательная русская женщина, жившая где-то в XIX веке. Она принесла человечеству больше пользы, чем сотни пророков, вместе взятых! Она научила людей, как надо вкусно готовить.
— Что-что?
— Да, она написала прекрасную поваренную книгу, вот эгу самую, которая выдержала десятки изданий. Если бы не она, многие уникальные рецепты русской кухни пропали бы бесследно. Вот слушай: «Уха из стерляди с шампанским…». Ты пробовал хоть раз такую? «Цыплята, фаршированные малороссийским салом… Яйца выпускные под соусом…» Или вот: «Гренки с мармеладом из чернослива». Это специально для тебя — ты же у меня сластена. На днях тебе сделаю.
— Угу, — сказал я. — Только я, бабуся, уезжаю.
— Опять на сборы? Или, может быть, в Гималаи?
— При чем тут Гималаи, — буркнул я. В Гималаях, как я знал, собиралась проводить свой отпуск Тина. — Я отправляюсь на Изумрудную.
— Это что — какой-нибудь спортлагерь?
— Нет, это планета.
— Значит, в космонавты записался… — Она о чем-то задумалась и вдруг сделала совершенно неожиданный вывод. — Женить тебя надо, голубчика.
— Бабушка, при чем здесь женитьба? У меня и девушки-то нет.
— И не будет никогда, если и дальше станешь от них прятаться.
— Да разве это девушки? Им все равно — что я, что Баязет, лишь бы знаменитость.
— Зачем ты говоришь неправду? А Тина? Неужели она тебе тоже не нравится?
Я постарался спрятаться за самоваром.
— Ах, бабушка, ну что ты говоришь! Тина — подружка моего товарища, моего тренера. Она дружит с ним больше года. При чем тут я?
— Вот-вот, и я то же самое говорю. Год дружат и еще десять лет будут дружить, а может, и двадцать. Твой Гусев хороший человек, хоть и пустой, но эта девушка не для него.
— Почему это Павел пустой? — громко возмутился я, обрадовавшись возможности переменить тему. — Ты же знаешь, какой это замечательный товарищ! Да он руку даст отрубить за меня!
— Насчет руки или ноги не знаю, а что парень он не стоящий, уверена. А ты Тине нравишься — вот тут уж я готова дать руку на отсечение.