Вторая особенность Тео заключалась в необыкновенном музыкальном таланте. Обладая абсолютным музыкальным слухом, он категорически не любил петь, зато с большим удовольствием играл на всевозможных инструментах. К двадцати годам он научился извлекать мелодии из чего угодно – от фортепиано до ситары, и от саксофона до маракасов. При этом сам наибольшее предпочтение отдавал виолончели.
В его руках она превращалась в живое существо, способное говорить на любом языке. Она могла рассказать, как падают листья и метет вьюга, могла поведать о звездопаде и лунной дорожке, застывшей на глади городского озера. Могла спеть о радости и любви, а могла – об отчаянии и страхе.
Виолончель Тео всюду носил с собой. Ее длинный черный чехол помогал рассмотреть музыканта на оживленной улице. Впрочем, чаще всего это было ни к чему. О том, что где-то поблизости находится Теодор, можно было определить по звуку. Его музыка отличалась от напевов других уличных исполнителей, как отличаются трели соловья от криков грача или вороны.
Парень мог играть на главной городской площади, в безлюдном парке или в грязной подворотне, в солнцепек, во время дождя или метели – ни место, ни погода, ни наличие слушателей не имели для него никакого значения. Как и деньги.
Алекс не знал, есть ли у Тео постоянная работа, однако был уверен, что музицирует он для души – там, где застанет его вдохновение.
Сегодня вдохновение застало Теодора в Старом парке у чаши заброшенного фонтана. Алекс услышал пение его виолончели, когда возвращался домой из офиса.
Был вечер, с неба летели крупные хлопья снега, и студеный пронизывающий ветер, радостно завывая, швырял их в лицо случайным прохожим.
В какой-то момент голос ветра стал тише и нежнее, а затем превратился в печальную балладу. В ней не было слов, зато имелись чувства и образы. Сказочник, как наяву, увидел туманный зимний сумрак, крошечную автобусную остановку с тусклым уличным фонарем и темноволосую девушку в коричневом пальто и вязаном берете.
Алекс свернул на соседнюю дорожку и торопливо пошел на звуки музыки.
Теодор сидел на скамейке и, закрыв глаза, вдохновенно водил смычком по длинным тонким струнам. Парень неслышно подошел ближе и застыл, боясь пошевелиться и тем самым оборвать волшебную мелодию.
Тео открыл глаза, когда смолкла последняя нота. Увидев Алекса, он махнул ему рукой, совершенно при этом не удивившись, будто старый приятель пришел сюда вместе с ним и слушал его выступление от начала до конца.
- Привет, - хрипло сказал Ал, усаживаясь рядом на скамейку.
- Привет, - кивнул музыкант, вынимая из чехла клеенку, чтобы укрыть инструмент от летящего снега. – Как поживаешь, Алекс?
Сказочник будто и не услышал вопроса. Он смотрел в лицо Теодора и с возрастающим удивлением понимал, что лица у него на самом деле нет. Оно – иллюзия, которую каждый будет видеть по-своему, но впоследствии не сможет вспомнить ни одной ее детали. Зато мелодии, что исполняет этот потрясающий человек, останутся и в памяти, и в сердце. Навсегда.
- Что ты сейчас играл, Тео? – спросил Алекс. – Что это за музыка? Кто ее написал?
- Это импровизация, - пожал плечами тот. – Тебе понравилось?
- Очень понравилось, - с чувством ответил парень. – Тео, скажи, почему ты устраиваешь свои концерты в парках и подворотнях?
Музыкант удивленно приподнял бровь.
- Ты играешь там, где тебя не могут услышать. Почему?
Теодор усмехнулся.
- Ты ошибаешься, Ал. У меня всегда есть слушатели. Обычно их бывает немного, зато они понимают, о чем поет моя виолончель.
Сказочник молча обвел взглядом пустую аллею.
- Я давно не играю чужих произведений, всегда импровизирую, - после небольшой паузы продолжил Тео. – И место для концерта тоже выбираю не я. Оно выбирает меня само. Знаешь, я могу идти по улице, подниматься по лестнице или бродить по лесу и вдруг осознать, что конкретно здесь и сейчас надо достать виолончель и что-нибудь сыграть. Мне не нужны концертные залы, Ал. Многие зрители приходят туда лишь для того, чтобы казаться культурными людьми – другим или даже самим себе. А уходят пустыми, уставшими, так и не осознавшими, что хотел им сказать музыкант. Мои же слушатели меня понимают, Ал. Я играю мелодии, которые поет их сердце. Вчера я играл для двух бездомных собак, представляешь? Когда я закончил свою пьеску и открыл глаза, они облизали мне руки, а потом долго терлись загривками о мои колени. А пару дней назад ко мне подошла незнакомая женщина – очень красивая, но с печальным уставшим лицом. Она сказала, что месяц назад похоронила маленькую дочь. Малышка родилась с кучей всевозможных недугов и всю свою недолгую жизнь мучилась от боли. Мать очень ее любила, Ал, а потому боролась за ее здоровье до последнего. Когда девочки не стало, женщина впала в отчаяние. Она думала, что смысл ее жизни был погребен на городском кладбище вместе с телом дочери. А спустя месяц услышала мою виолончель. Был серый унылый день, Ал. Очень холодный, как сегодня. Я играл, а женщина стояла неподалеку и тихо плакала. Потом подошла и спросила, можно ли ей меня обнять. Я обнял ее сам. Крепко прижимал к себе, пока она говорила о своем горе. Женщина сказала: в пении виолончели ей слышался голос дочери. Она вдруг осознала, что девочке теперь хорошо. Что ей больше не больно, и она очень хочет, чтобы мать снова начала улыбаться.
Теодор смахнул с плеча сказочника налипший снег.
- Сегодня моим слушателем стал ты, - сказал он ему. – Что ты услышал, Алекс?
- Я не услышал, я увидел, - голос парня снова был хриплым. – Мне вспомнилась встреча, которая произошла полторы недели назад. Я часто думаю об этой встрече, Тео, и пытаюсь понять, была ли она на самом деле. Возможно, то свидание привиделось мне во сне, а я до конца этого не понял. Сегодня же сон встал передо мной, как наяву. И теперь я снова сомневаюсь – это видение или все-таки реальность?
- Как все сложно, - усмехнулся музыкант. – Что ж… Раз уж ты здесь, давай разбираться вместе.
Теодор снял с виолончели клеенку и бережно положил на скамью. Затем взял смычок и, помедлив пару мгновений, плавно провел им по струнам.
В тот же миг в заснеженном парке раздался нежный рокот волн. Алекс смежил веки и увидел каменный пляж с огромными валунами, бесконечную водную даль и белую чайку, летевшую к линии горизонта.
Теодор играл, а в воздухе все ощутимее пахло йодом, легкий соленый бриз целовал замерзшие щеки, откуда-то издалека доносились отголоски звонкого женского смеха.
Алекс открыл глаза. Море исчезло. Вокруг снова был заснеженный парк, в холодном воздухе которого, таял последний звук волшебной мелодии. Рядом на лавочке по-прежнему сидел Теодор.
А у треснувшей чаши старого фонтана стояла Лара.
Она была в том же коричневом пальто и вязаном берете с мохнатым помпоном. Девушка смотрела на Алекса, а в руках сжимала черные мужские перчатки.
Парень встал со скамейки и неторопливо направился к ней. Он шел нарочито медленно, будто опасаясь, что Лара окажется видением и вот-вот растворится в воздухе. Но девушка двинулась ему навстречу сама. Она быстро преодолела разделявшее их расстояние и протянула Алексу руку.
Ее ладонь была холодной и самой что ни на есть настоящей.
- Значит, это все-таки был не сон, - тихо сказала Лара.
Сказочник осторожно сжал ее ладошку двумя руками.
- Как ты здесь оказалась?
- Я ехала домой, - ответила она. – Автобус сломался рядом со Старым парком, и мне пришлось выйти, а потом… Потом я услышала музыку. В ней шумело море – то самое, помнишь? Я пошла на звук, и явилась сюда.