Известный французский буржуазный историк А. Гроссер отмечал, что лидеров американского монополистического капитала беспокоило широкое признание в Европе того, что «коллаборационисты… представляли социальные силы, аналогичные тем, которые управляли американским, но не советским обществом». Даже генерал де Голль не мог скрыть своего презрительного отношения к лидерам класса, интересы которого он защищал. Принимая вскоре после возвращения в освобожденную Францию приехавшую навестить его группу видных французских промышленников, он заметил: «Что-то я не видел вас в Лондоне, господа». И добавил: «Что ж, хорошо, что вы по крайней мере не в тюрьме». Ведь подавляющая часть крупной буржуазии поддерживала вишистское правительство, сидевшее к тому времени за решеткой.
Во Франции после второй мировой войны коммунистическая партия из года в год была лидером по числу отданных за нее голосов, а министры-коммунисты занимали важные правительственные посты. Социалисты были второй по популярности партией. Похожая ситуация существовала в Италии. Сдвиг влево в Западной Европе был повсеместным.
Об этом же свидетельствовала и победа в 1945 году в Великобритании лейбористской партии с ее сильным левым крылом. Испуг Вашингтона из-за ослабления позиций его классовых союзников в Европе и усиления левых сил подстегивался начавшейся волной национализаций, расширением вторжения государства в экономическую жизнь.
Традиционные методы ведения капиталистического хозяйства, основанного на ничем не сдерживаемой конкуренции, ведущей к обострению социально-классовых противоречий, подорвали к себе доверие в Западной Европе до такой степени, что даже многие считавшиеся консервативными партии осуждали монополии, выступали за ограничение свободы капитала, большее участие государства в управлении экономикой. Именно такой была программа голлистской партии во Франции. Эти идеи нашли отражение даже в новых конституциях ряда западноевропейских стран. Явно эти темы звучали даже в основном законе Западной Германии, принятом 23 мая 1949 года.
В Америке все это воспринимали как «социализацию Европы», предавали анафеме, страшась остаться единственным бастионом традиционного капитализма, «попасть в изоляцию».
Все это лишь усиливало ненависть Вашингтона к коммунизму. Помноженная на провинциализм и узость кругозора большинства американских политиков, эта ненависть проявлялась порой даже со смешной стороны. В мае 1946 года заведующий протокольным отделом министерства иностранных дел Франции сидел на официальном обеде рядом с одним из лидеров конгресса США сенатором А. Ванденбергом, позже автором резолюции, расчистившей дорогу для вступления США в НАТО. Как рассказывал затем французский чиновник, Вандепберг «в течение всего обеда не мог спустить глаз с сияющего лица Мориса Тореза. «Как такой здоровый человек может быть коммунистом?» — все время твердил он».
Появление Западной Европы вкупе с усилением СССР, ростом его престижа и усилением его международных позиций преследовало Вашингтон как кошмар. Европа могла стать независимой силой, неподвластной США. Положение с конца 1945 года усугублялось в глазах многих американских руководителей тем, что США могли быстро лишиться своего основного рычага давления на европейскую политику — вооруженных сил, дислоцированных в Европе. Генерал Дж. Маршалл — будущий американский госсекретарь — 1 сентября 1945 года, за день до подписания капитуляции Японии, когда СССР и США формально еще сражались рука об руку с общим врагом, требовал от американского правительства сохранения способных к нападению вооруженных сил. Призыв не остался втуне, тем более что аналогичные идеи высказывались многими другими американскими политиками. Через полтора месяца Трумэн обратился к конгрессу с посланием, требуя введения всеобщей воинской повинности в мирное время. Но конгресс, опасавшийся взрыва недовольства американских солдат, блокировал предложение президента. Оставалась атомная бомба, на которую правящие круги США возлагали все большие надежды, тем более что они надеялись сохранить монополию на нее на длительный срок.