— Можно еще вопрос?
Дмитрий развернул бумажку. Детским разборчивым почерком там было написано: «Так что же есть человек?» Родчин посмотрел на маленького с недоумением, открыл было рот. Но тот приложил палец к губам:
— Не надо. Кругом одни зорийцы.
— Зорийцы?
— Никого из категорий, — шептал маленький. — Еще вопрос можно? — Он тряс головой и тыкал бледным пальчиком в листок.
Родчин опустил глазаю Там значилось: «Что есть зло?»
— Но если тут одни зорийцы… — неуверенно сказал Дмитрий.
— Ах, это неважно, — ответил человечек. — Про зло они любят. Все ведь помогали Рыбьей Кости.
— Рыбьей кости?
— Прозвище егеря-секретаря. Так дразнили его в детстве. Но — тссс…
— Все, говорите, помогали?
— Все. Ваш покорный слуга тоже. — Он расшаркался. — Но там, в глубине, что-то цепляет и тянет. Впрочем, доказано — мы не злодеи. Все исполняли к вящей славе Единого. И от вас, гостя, приглашенного осмыслить наш горький и поучительный опыт, мы ждем дальнейших аргументов. Для правильного же осмысления необходимо, согласно двойному правилу гостеприимства, на паре ейлов, запряженных в повозку, отправиться к шатру у Лилового холма, где служительницы Атры поднесут вам священный дымный напиток оло, навевающий самые правдивые сны.
— Кажется, один правдивый сон я уже вижу, — Дмитрий усмехнулся.
— Ну и что же, — быстро сказал человечек, будет сон во сне, а в том сне еще сон, а в том…
— И все, конечно, правдивые.
— Как сама явь. Более, чем явь. Ибо что есть сон? — Человечек вырвал из пальцев Дмитрия бумажку и забубнил: «Сон есть волшебное летучее чувство, посещающее нас в пространстве между голубой периной и периной, украшенной крупными бледными цветами. Все страхи и надежды снов суть подлинные события нашей жизни, подкрашенные всеведущей и опытной рукой для придания им абсолютной достоверности. Все прочее…»
— Лишь память о ветрах, — пробормотал Дмитрий.
— Как вы сказали? Память о ветрах? Неплохо, клянусь Гертой.
— Занятные у вас определения, — сказал Родчин.
— Вам они по вкусу? Я счастлив, — воодушевился человечек. — А вот еще одно: «Что есть ложь?» Хотите услышать? — И не дожидаясь ответа зачастил: — «Ложь есть та сторона вечной правды, относительно которой мы выявляем слабость души. Сталкиваясь с правдой, грозящей взорвать наш покой, мы брезгливо отвращаем лицо свое. Мы говорим: се ложь. И еще говорим: пусть ее! И тем уподобляемся верующим в существование лжи — обманутым мужьям, игрокам, сжимающим в пальцах последнюю байлу, и гостям Атры, опьяненным дымным оло».
Из этого бреда сознание Дмитрия выхватило только последнее слово.
— Оло, — повторил Родчин. — Напоминает чье-то имя. Олсо. Длинный Олсо.
— А, друг народа, — небрежно протянул маленький. — Никакого отношения. И вообще, остерегайтесь произносить это имя. Вас не поймут. Еще где-нибудь среди категорийцев… — Он шмыгнул носом и стал кутаться в серую ткань.
Затихшие было стоны усилились, переходя в надсадный вой.
— Так вы нам скажете, что есть история? — повернулся к Дмитрию высокий.
— Он скажет, он скажет, — закричал маленький, суя Родчину листок.
— Нет, он будет толковать о своем Олсо, — крикнул из толпы злобный голос. — Это же человек. Надо бы взять его!
— Да, похоже, человек, — согласился высокий. — Взять!
Колыхаясь, толпа придвинулась к Дмитрию.
— Вовсе не похоже! — закричал он. — Нет у меня курчавых волос. Нет орлиного носа над губой!
Высокий открыл рот и посмотрел на маленького.
— Чепуха, — сказал тот авторитетно. — Наш гость путает понятия общего и единичного. Хватайте его, хватайте. Любой человек — это установлено точно — имеет право быть курносым.
Толпа подхватила Дмитрия и понесла к бледному прямоугольнику двери.
— Хорошо, — бормотал Родчин. — Но извольте подать повозку, запряженную парой.
— Будет повозка, будет, — торопливо обещал маленький, семеня рядом, кивая и поддергивая полы.
— А нам бы, главное, понять, что есть история, — продолжал высокий вполне беззлобно. Вы должны, вы обязаны сказать…
— Утром, утром! Сейчас мы еще не готовы, — волновался маленький. — Поздно уже, пора ехать.
Спать Родчину определили в большой расплывчатой квартире. Он забылся на жесткой кровати под пледом. Сну предшествовал тягучий разговор. Когда все ушли, маленький остался с Дмитрием — утешителем ли, соглядатаем, тюремщиком? Он обежал комнаты, проверяя запоры на окнах и дверях, потом приблизил простуженное личико к плечу Дмитрия и сообщил: