Теперь Педро снова мог рисовать не только на воображаемых полотнах, Хосе даже купил ему на деньги нашей матери разноцветные мелки. Мой брат плакал от радости. Затем отец снова повел его на причал и велел рисовать.
Педро тут же начал картину для отца, он помнил второй бой Красного Дракона, помнил, как двигались петухи, как свирепо они дрались, он попытался передать все это мелками и работал страстно и увлеченно. Он хотел, чтобы отец восхищался не только его кулаками, хотел показать, на что способны его пальцы, и великолепный рисунок окружил, захватил его. Выждав, пока картина будет почти закончена, Хосе устроил так, чтобы в нее влез человек вдвое крупнее его сына. И тогда Педро сорвался с места, на меловых перьях закипело сражение. Два тела схватились над картиной, Красный Дракон, петушиный король, постепенно стерся, как и Оливка, его вечный противник, воспоминания пошли прахом, и докер рухнул на землю в облаке разноцветной пыли.
Педро, с разбитым носом и окровавленными руками, оплакивал свою картину.
– Ты видел? – кричал он отцу. – Скажи, ты видел мой рисунок до того, как его растоптали?
И довольный отец ответил:
– Толком не разглядел. Я ждал, пока ты закончишь, чтобы полюбоваться им, но ты же можешь нарисовать все заново, мне торопиться некуда! Вот тебе еще мелки!
Эта сцена повторялась так часто, что вскоре все знали: в порту можно увидеть, как дерется парень, наделенный невероятной силой, и тот, кто его победит, сорвет неплохой куш.
И тогда самые тупые и злобные силачи стали вытирать ноги о меловой бой, который сын пытался изобразить для отца. Редко бывало, чтобы Педро проиграл, но такое случалось. Два раза он падал замертво, и старшие сестры молились за него и ухаживали за ним. Лицо юноши вздувалось, тело покрывалось кровоподтеками, кисти рук искривились, но он не сдавался, ему хотелось доставить удовольствие отцу, довести свой бой до конца.
Пари вовсю заключались до тех пор, пока в дело не вмешались жандармы. Педро сурово наказали, и пришлось ему идти заканчивать свою картину в другое место.
Воскресным утром Анхела посмотрела на брата, неловко державшего ложку израненными пальцами.
– Он вернулся нам на беду, а ты встретил его, как отец в притче встречает блудного сына, – наконец сказала она бесцветным голосом. – Этот человек – твой отец, а не твой сын, и никакой отец не должен заставлять своего ребенка терпеть то, что он заставляет терпеть тебя.
– Не говори так о нем, – мягко ответил Педро. – Он в меня верит, он меня любит. А сын должен повиноваться отцу.
– Ну вот, теперь он и тебя втянул в свое помешательство. Посмотри на свои руки, ты скоро вообще рисовать не сможешь.
– Мои картины стали грубее, но вместе с тем ярче и яростнее. Я прекрасно вижу, что моя боль становится частью моего творения. Последняя картина была так прекрасна, что я едва не убил растоптавшего ее скота. Приходи, когда я в следующий раз буду драться, и ты поймешь.
Анхела и ее птица увидели последний бой, который Педро дал в этом городе. И обе не остались равнодушными к рисунку, к боли двух петухов, к жестокости стоящих вокруг людей, к этому вечному повторению, этому кругу, колесу, хороводу вокруг бойцов. В тот день мальчика поколотили, но он свалил двух мужчин, он их изничтожил.
На земле кровь смешалась с мелом.
Наутро в день отъезда Педро, хромая, сошел по лестнице.
– Мне снилось, что какой-то человек вошел в мой круг, и я дрался с ним до рассвета, не видя его лица, а когда проснулся, оказалось, что я хромаю, как Иаков, – с улыбкой рассказал он Анхеле.
– Я видела вчера, как ты дрался, и твоя картина меня тронула, – в слезах ответила она. – Я не знаю, когда ты вернешься, но ты знай – мы будем ждать тебя.
– Когда моя картина станет совершенной, никто не посмеет ее топтать. В тот день отец поймет, и я вернусь.
На оставшиеся деньги Хосе купил двух мулов и пресловутую деревянную повозку, выкрашенную в красный цвет. На крыше он велел написать огненными буквами: “Хосе Караско, Красный Дракон”. Отец с победной улыбкой стоял посреди двора, готовый тронуться в путь вместе со своим чемпионом, вновь обретенным сыном, из которого он сделает величайшего бойца всех времен.
– Я подумал, что ты должен носить мое имя, старшего сына Караско всегда зовут Хосе! Вы как думаете, девочки?
Девочки никак не думали. Мы молча смотрели, как наш хромой брат выходит за ворота, и Мартирио крепко обняла Клару, словно хотела помешать ей уйти следом за ним.