Благодаря своей черной птице Анхела долго парила над красной повозкой и смогла провожать нашего брата до тех пор, пока он не скрылся за горизонтом. Тогда ворона резко каркнула, прощаясь с ним, полетела обратно и уселась на плечо плачущей хозяйки.
Шедевр
Раны стен нашептывали мне историю нашего брата, ту историю, которую голос Аниты так часто рассказывал нам в темноте до тех пор, пока я не выбрала вечное одиночество и не освободила ее от обета. Педро был нашим любимцем, и вечером во дворе окруженная стульями Анита на несколько минут возвращала нам его живым.
Она всегда начинала с рассказа о Смите, говорила, что видела его потом в городе, он, по обыкновению своему, был пьян и не держался на ногах, но узнал ее. Говорила, что он бросился к ней, чтобы поделиться новостями о Педро, о великом художнике. От него она и узнала, чем закончилась история Красного Дракона и каким образом Смит повстречался с красной повозкой.
Дело было зимой, он осел где-то в глубинке, в гарнизонном городе, набитом легионерами и женщинами легкого поведения. Он бродил с пустыми карманами, рассказывал свою жизнь всякому, кто поставит ему стаканчик-другой, напрашивался на жратву, развлекая славных малых, – и тут наткнулся на шапито Красного Дракона. Следом за легионерами, прихватившими его с собой, он вечером отправился туда и, хотя был пьян, узнал нашего брата. Педро повзрослел, сильно изменился после драк. Смит увидел в нем брата по несчастью, и у него разом пропала охота отлить, чего давно уже хотелось. Педро, одетый в красное, в дурацкий наряд из алых перьев, завершал в центре арены великолепную картину: петухи, показанные в движении, в окружении разноцветных лиц с зыбкими очертаниями, разорванных гримасами, измученных собственными криками, и из ткани этой толпы выплывали два взгляда – два взгляда, устремленных друг на друга в мешанине красок и страданий, два взгляда в этом распадающемся мире, нарисованные бойцом с переломанными пальцами и распухшими глазами, в которого превратился наш брат. Два любящих взгляда, как мост, переброшенный через неистовство игроков.
Человек-монстр, исполин с пустыми глазами, молча ждал на границе этого пространства боя, написанного красным мелом, а наш отец, приставив ко рту рупор, задирал его, кричал, что тот ни за что не решится драться с его сыном, его алым чемпионом, да, израненным, но непобежденным. И Педро, маленький и одинокий в центре своего грандиозного творения, Педро, поглощенный мелом, Педро, в своем жалком ярмарочном наряде, невозмутимо продолжал рисовать.
И вот последнее цветное облако, которое выдохнул измученный художник, раскроило полотно надвое, вспороло, как живот, и картина ожила. Противник взглянул на трепещущее у его ног изображение, и его пустые глаза наполнились слезами. Он попятился. Завороженные зрители молчали, все взгляды были прикованы к картине. Противник, нарушив молчание, пробормотал, что не станет топтать этот заколдованный круг, что не вступит в него, что потеряет тогда душу. А наш отец топал ногами и орал, призывая для сына другого соперника.
– Выходите втроем, вчетвером на одного, выходите и деритесь! Если сумеете победить – поделите кубышку между собой! Я ставлю на кон все, что мы до сих пор заработали, все, что сумели накопить за семь лет боев! Чего вы боитесь, трусливая шайка? – ревел Хосе, а его сын, запертый в центре картины, распрямился и стоял, с улыбкой глядя на свое произведение. – Испортить боитесь? Да вы посмотрите, это же мел, картина и не должна быть долговечной! Вот я в нее запрыгиваю и топчу! Смотрите, она стирается. Это всего лишь цветной порошок! Какого черта вы трусите?
И тут Анита прерывала свой рассказ, чтобы отдышаться, потому что всякий раз, когда она доходила до этого места в истории Педро эль Рохо, голос у нее срывался. Она брала себя в руки, как удерживаются от слез, и продолжала чуть изменившимся тоном.
Затем она описывала своего брата, взгляд брата на отца, уничтожавшего шедевр, который создавался годами, истинное чудо, только что наконец завершенное после стольких лет и стольких ударов. Педро смотрел, как отец уничтожает огромную картину, этот мир из красок и битвы, – картину, отменяющую любую жестокость, останавливающую цепь насилия, меняющую его судьбу. Несколько секунд он смотрел на человека, чьей любви, уважения, признания так жаждал, смотрел с нежностью, а потом сделал шаг и одним резким движением свернул ему шею – как цыпленку.
Машинист локомотива
Мы прокляты. Наш род проклят. Мы задыхаемся среди бессвязных историй, призраков, молитв и даров, которые оборачиваются страданиями.