Глаза завязаны.
Мать заставляет ее несколько раз повернуться кругом. Ориентиров не остается. Земля уходит из-под ног. Голова кружится. Глаза ищут, ищут свет. Хочется сбежать.
И тогда в ночи раздается голос. Это не голос матери. Он идет словно из недр земли – потусторонний голос, обволакивающий, шепчущий голос, одновременно близкий и далекий, одновременно ясный и глухой, одновременно вне Фраскиты и у нее под кожей. Она должна все повторить. Все запомнить. У нее всего четыре ночи на то, чтобы вобрать в себя тысячелетнее знание.
Фраскита в страхе повинуется. Она повторяет в темноте сказанное, и тяжелые слова с силой впечатываются, запечатлеваются в ней по мере того, как она их произносит.
В эту первую ночь моя мать выучила наизусть молитвы, изгоняющие солнце из головы, молитвы от порезов и от ожогов, от болезней глаз, от бородавок, от бессонницы… На каждую мелкую человеческую напасть была своя молитва.
На вторую ночь молитв было меньше, и ей показалось, что их труднее понимать, произносить и запоминать. Эти молитвы исцеляли от сглаза и оберегали от вольнодумцев, от белой дамы и от исчадий тьмы.
На третью ночь голос научил ее двум таким сложным, таким непроницаемым молитвам, что Фраскита не сумела даже уловить, к кому они обращены. Она старательно повторяла невнятные, почти непроизносимые звуки. Таинственная речь, наполнившая ее рот, была материальной и плотной, и Фраскита долго ее пережевывала. Ей казалось, что, по мере того как она выговаривает слова, странный вкус касается ее нёба, щекочет язык.
Эти заклинания заставляют про́клятых подниматься, будто тесто, и позволяют перебрасывать мосты между мирами, открывать решетки гробниц, выявлять завершенное.
Наконец в последнюю ночь этот идущий из тьмы, но уже привычный голос наделил ее даром.
Теперь ты умеешь с помощью святых исцелять мелкие телесные недомогания, ты умеешь освобождать души с помощью той, кого здесь называют Марией, но у нее много других имен, и ты научилась слышать жалобы и уроки умерших. Но запомни! Ты должна будешь бережливо распоряжаться своей силой – молитвы первой ночи можешь применять когда тебе заблагорассудится, но если не хочешь утратить те, что получила во вторую ночь, ты должна произносить их лишь тогда, когда чужак попросит тебя о помощи. Близким ты ее оказать не сможешь. Что же касается заклинаний третьей ночи, тех, которыми призывают духов, их можно использовать лишь один раз за столетие: как только ты произнесешь одно из них, ты тотчас его забудешь. Берегись – взывать к потустороннему небезопасно, мертвые не всегда благожелательны, и эти последние заклинания обладают собственной волей. Помни, что существуют живые слова, опаляющие умы, в которые вселяются. Я передаю тебе эту шкатулку. Откроешь ее через девять месяцев, день в день, не раньше. Если не устоишь перед искушением, потеряешь все, чему до сих пор научилась, как до тебя потеряла это твоя мать. Прощай.
Шкатулка
Еще совсем ребенком Фраскита уединялась с шитьем. Мать очень скоро заметила ее сноровку, то, как удивительно она владеет иглой, и смеялась, глядя, как девочка пришивает оторванную пуговицу или кропотливо подрубает край.
Фраскита набила руку, зашивая прохудившиеся штаны, и от штанов к штанам нитка ложилась все ровнее, стежки становились все более мелкими, движения – быстрыми, глаз – верным.
На время предшествовавшего инициации поста Фраскиту от шитья отлучили. Для нее это было тяжелым лишением, и потому сразу после Пасхи девочка с удвоенным пылом вернулась к работе.
До тех пор Фраскита, штопая, стремилась воспроизвести переплетение нитей ткани, воссоздать ее и так в этом преуспела, что работа становилась невидимой. Напрасно отец искал протертые места на коленях или в промежности своих штанов – они были как новые. Но после Страстной недели Фраските наскучило такое смирение, и она все чаще показывала свое искусство. Теперь простыни были усыпаны крохотными белыми цветочками, а на шрамах ткани, прикрывая соединенные края раны, замелькали еле заметные птички. Белым по белому, черным по черному – штопка дала ей возможность приобщиться к вышивке, и на материнских шалях появились розочки.