Благодаря Педро и Анхеле беглецы, идя против ветра, выбрались из подземелья ниже по склону горы – там, где ждали костер и тележка.
Из коридоров не доносилось ни малейшего шума – ветер, что врывался в гору с этой стороны, подхватывал звуки и уносил их в лагерь. Ни шороха не могло пробиться ему навстречу. И все же каталонец, хотя и не слышал шагов, догадывался, что солдаты уже идут подземными коридорами. И он не представлял, сколько их там.
– Надо уходить, Сальвадор, – шепнул Квинс, все еще державший на руках Клару.
Швея не отзывалась, когда к ней обращались, и так крепко сжимала тело своей мертвой девочки, что у нее не смогли его отобрать, чтобы положить на заготовленный костер к остальным.
– Устрой их обеих в тележке, – ответил Сальвадор, – и ту крошку, что спит у тебя на руках, положи туда же. Мы дотащим тележку до тропинки, здесь недалеко. Вот, смотри, там можно пройти между деревьями. А ты, рыжий, поди глянь, нет ли впереди солдат.
Квинс нехотя расстался с малышкой – от Клары, мирно спавшей у него на руках, исходила такая безмятежность, что ему хотелось всегда прижимать ее к сердцу.
Сальвадор, глядя на кучу хвороста и трупы, думал о последних словах Эухенио.
Зажги огонь!
Он, наверное, имел в виду этот свой костер. Почему же огонь был для него так важен? Пламя в лесу посреди ночи тотчас укажет армии, где они…
Но если довериться старому безумному другу…
Сальвадор велел спутникам уходить, пообещав, что догонит их в Бриске, где один из его друзей командовал другой группой.
Квинс и его товарищ по имени Луис, оба едва оправившиеся от ран, из последних сил толкали тележку, на которой сидела швея с пустым взглядом. Последний из анархистов предпочел сбежать в другом направлении.
Дождавшись, пока они скроются из виду, каталонец запалил костер.
И тогда случилось чудо.
В пещере была расселина, и сильный ток воздуха втягивал дым, который с огромной скоростью распространялся по ходам внутри горы. Лабиринт поглощал черные и серые клубы.
Ловушка захлопнулась. Солдаты оказались в западне. Сальвадор представил, какая паника поднялась в лабиринте. Как толкутся в подземелье люди, задыхаясь и пытаясь выбраться, как натыкаются друг на друга. Как дерутся за воздушные карманы. Представлял офицеров, оставшихся в большой пещере у входа в лабиринт, перепуганных усиленными эхом воплями десятков людей, запертых в дыму погребального костра.
– Только бы они не потащили туда с собой Мануэля, только бы его там не было! – прошептал Сальвадор, глядя на огромное пламя, и поспешил следом за Квинсом.
Лес у него за спиной вспыхнул, воздвигнув огненную завесу между беглецами и их преследователями.
Молитва последней ночи
Моя мать, опустошенная, с бездыханной дочерью на коленях, сидела в тележке, ничего вокруг не замечая. Ее мотало во все стороны, но она не реагировала, и ее мертвый взгляд ужасал Квинса, который, как ни старался, не мог удержаться и беспрестанно оборачивался, чтобы взглянуть на прекрасное и бесстрастное лицо женщины, которой он, как ему казалось, был обязан жизнью.
Долг. У них был долг перед той, что в последние дни заботилась о них, чужих ей, с материнской нежностью. Он спасет ее, чего бы это ни стоило. Тем более что Квинс чувствовал себя не только в долгу перед ней. Эта прекрасная изгнанница в подвенечном платье, пустившаяся с кучей детей в непосильное для нее приключение, тронула их всех с первой встречи.
Но дух покинул тело Фраскиты, и ничто, казалось, не способно было оживить пустую неподвижную оболочку, вцепившуюся в труп своего ребенка.
На рассвете Квинсу захотелось плакать слезами – слезами, которые не выплакала она сама.
Сальвадор нагнал их в ту минуту, когда Клара с первыми лучами солнца открыла глаза. Удивленная тем, что она не в пещере, где на стенах пенились волны и где уснула вчера, девочка-светоч посмотрела на мать, робко погладила ее окаменевшее лицо, затем коснулась холодного тела сестры. И завопила так, что, казалось, не умолкнет больше никогда. Сальвадор взял ее на руки и попытался успокоить, но у него ничего не вышло, она отбивалась и орала все громче. Тогда к ним подошла Анхела, взяла сестру за руку, стала перебирать ее пальчики, напевать нежную и печальную мелодию, вытащила из-под платья длинное белое перо, дала ей, и девочка с глазами цвета соломы успокоилась.
Они вышли на дорогу.
И тогда уста Фраскиты разомкнулись.
Могут ли некоторые слова быть живыми? Казалось, те, что захватили в то утро уста моей матери, были наделены собственной волей. Ни на что не похожие слова.