Нарочито дурацкое поведение Крамера укладывалось во вполне прозрачную схему. Похоже, он тщательно выстраивал личные контакты. Попадался на глаза… черт, может, он и аварию подстроил специально? Я вроде как спасла его, это дает мощную психологическую «завязку». Теперь вот он старается, прощупывает точки пересечения. Надо бы выяснить, кому еще из наших он глаза мозолил. Но неужели шпион станет работать так явно? С другой стороны, хочешь спрятать что-то надежно – прячь на видном месте. За маской легкомысленного и восторженного новичка в экспедиции можно скрыть многое.
Интерес к нашему сектору вполне понятен – хоть мы свои «земные» разработки и публиковали, не прятали от мира, но в марсианских условиях непременно должны были появиться новые данные, и вот их пока сообщать мировому сообществу никто не спешил. Шпиону, конечно, невдомек, что там и сообщать пока нечего… Может, стоит убедить его в том, что у нас нечего ловить? Пусть отстанет на время… А я передам сообщение по соответствующим каналам, пусть его проверят.
Забавно вышло, Никольский шутливо предлагал меня к американцу подослать в качестве шпионки, а выходит… Стоп, вот это совпадение! Или он меня таким образом предупреждал?
Кому же еще предупреждать, как не ему.
Потому как у нас, конечно, не каждый в КГБ работает. Но и совсем без присмотра база не оставлена. Стратегический же объект.
– Но отчего же вам близки стихи об увядании? – Крамер тем временем умело изобразил озабоченность. – Или пейзаж навевает?
– Скорее, мироощущение в целом… – почти неподдельно вздохнула я. – Энтузиазм новичка, о котором вы упоминали – как раз хочу спросить, как вам удается сохранять подобную восторженность? Насколько я могу судить, вы все-таки несколько старше моих лаборантов…
– Секрет очень прост: перед отлетом я развелся, – усмехнулся американец. – Очень освежающее ощущение, знаете ли. Впрочем, жизнь с человеком, не разделяющим твои жизненные убеждения, тоже неплохой способ поддерживать тонус. Придает сил за счет ежедневной дозы здоровой злости. Если хотите попробовать, советую найти для этой цели какого-нибудь дремучего мужлана. У вас такие вряд ли остались, но можно привезти себе из Штатов, скажем, кого-нибудь из вымирающего племени мормонов. Или иной закрытой секты. Он примется доказывать, что ваше место на кухне, и будет тем самым ежедневно подпитывать ваш внутренний вулкан ненависти.
– И как вас пустили в космос? – искренне поинтересовалась я. – Вы совершенно несносный тип.
– Я заплатил большие деньги, – Крамер наклонился так, чтобы я точно видела его лицо за бликами на щитке, и заговорщически подмигнул.
– Да, мне стоило догадаться… Ну, о вулкане ненависти, как вы поэтично выразились, мне беспокоиться нечего. Эти проклятые бактерии каждый день пытаются доказать, что мое место если и не на кухне, то уж точно не в лаборатории.
Так, наживка брошена, теперь стоит проследить за реакцией. Он должен выказать интерес, но не чрезмерный. При первом контакте лишних вопросов не задавать – может, лишь несколько наводящих.
– Я читал о вашем проекте, – американец нахмурился, припоминая. – Идея в том, чтобы создать устойчивое сообщество бактерий-экстремофилов, которое преобразует местную почву, верно?
– Да, так и есть. Бактерии ведь и в земной почве живут в сообществах. Зачастую это множество разных видов, объединенных такими тесными и сложными связями, что их впору счесть единым квазиорганизмом. Кто-то трансформирует одни элементы, кто-то – другие… Вот мы и решили самые выносливые земные штаммы собрать в команду, дать им кое-какие «бонусы» при помощи генной инженерии, и отправить заселять Марс. Это гораздо перспективнее, чем пытаться «засеять» почву монокультурой, то есть, одним видом.
Я излагала общеизвестные вещи, вплетая в речь специфические термины, чтобы понять, насколько мой собеседник знаком с темой. И он ни разу не переспросил, что значит то или иное слово. Геолог, говорите… впрочем, бывают ведь специалисты, сведущие в нескольких смежных науках?
– Как это символично, – сказал Крамер. – Как советские люди поют оды силе коллектива, так и советские бактерии лучше всего работают, когда рядом есть товарищи! Непохожие друг на друга, но объединенные одной целью…
– За символизмом – это к идеологам первого Союза, – ехидно ответила я. – Мы такой ерундой не занимаемся. Мы опираемся на законы природы и эволюции. Если коллективы и советы эффективнее, чем общество, где «человек человеку волк», возможно, стоит признать нашу правоту в том числе и с точки зрения эволюции?
– Но чем же они досаждают вам, эти бактерии? – с живейшим интересом переспросил американец.
Вот теперь мне предстояла тонкая работа, тоньше, чем стыковка контейнеров или выведение зонда на узкий выступ скалы. Выдать дозированную информацию, отвести от себя интерес, и не сказать ничего лишнего…
– Вы когда-нибудь видели бактерий на чашке Петри? Ну не самих бактерий, а их скопления, достаточно большие, чтоб разглядеть невооруженным глазом… Да, разноцветные пятнышки, все верно. В таком пятнышке – миллионы и десятки миллионов клеток. Пока вы будете их рассматривать, как минимум одна из них мутирует – спонтанно, за счет внутренних механизмов. Пока вы отойдете на обеденный перерыв, она поделится надвое. Сколько их будет через сутки – считайте. Это мы не рассматриваем еще мутагенез при повышении уровня радиации! Затем, если условия среды изменятся, может статься, что мутант более приспособлен к новым условиям – и бесполезная на первый взгляд мутация пригодится ему, чтобы выжить. Но мы не можем предсказать заранее, где и как произойдет мутация, понимаете? Мы можем постоянно редактировать геномы бактерий, пока они у нас в лаборатории, но в марсианской почве им придется справляться самим.
Крамер серьезно кивал, но, кажется, мне удалось его немного «заболтать». Пусть думает, что наша главная проблема – повышенный мутагенез. На самом деле, с ней-то мы разобрались еще в прошлом году.
– Так что, говоря о символизме… да, пожалуй, бактерия сродни советскому специалисту. И тому его учат, и этому, а что пригодится – не знаешь заранее… Три года пишешь диссертацию о микробных сообществах, а потом прилетаешь на Марс и занимаешься разгрузкой контейнеров!
– И вытаскиванием геологов из пещер, – поддакнул Крамер. – Знаете, я вас слушаю, и совершенно не понимаю причин вашей меланхолии. Вещи, которые вас волнуют, совершенно неизмеримы… несопоставимы с тем, что занимало умы ваших сверстниц каких-то сорок лет назад! Да, знаю, советские люди не слишком любят вспоминать так называемый «демократический» период своей истории, но ведь он был, и форма, в которой эта демократия была реализована… Ладно, я не эксперт в политике. Просто скажу, что человек определяется, помимо прочего, уровнем своих проблем. И если вы можете всерьез переживать из-за того, как непредсказуемо мутируют ваши бактерии, вы счастливый человек, Марина. Там, на Земле, еще есть места, где вам пришлось бы думать скорее о том, чем вечером накормить своих детей…
– Ничего, мы и это исправим обязательно. Однажды. Может, даже раньше, чем засадим Марс яблонями. Это и есть ваш рецепт, как не унывать? Все время думать о том, что где-то кому-то хуже?
– Почему бы и нет? А по поводу ваших бактерий… знаете, моя бабушка держала виноградник в Калифорнии. Она всегда говорила, неважно, что ты выращиваешь, главное – делай это с любовью!
Я всерьез задумалась, что бы такого поязвительней выдать в ответ на подобную банальность, когда мозг, утомленный размышлениями о шпионах, вдруг выдал яркую, точно вспышка молнии, мысль.
– С любовью… – повторила я и поднялась на ноги. – Прошу простить, но мне срочно нужно проверить эту гипотезу.
В отделе у инженеров на меня смотрели, как на врага. Думали, наверное, про себя «а, это та вредная тетка, кто к нам Никиту не пускает». Злая мачеха прекрасного принца, архетипический образ с небольшими поправками. Ладно еще молодежь, так ведь и начальник сектора грудью встал на защиту несчастных влюбленных. Разумеется, прежде, чем разобрался в вопросе.