– Чем здесь пахнет? – наконец, не выдержал я.
– Пробой во вторичных контурах, – предположил Фархад, – не очень сильный. Пока газоанализаторы не реагируют, опасности нет. Если понадобится – оденем маски.
– Надо найти утечку.
– Зачем?
Я остановился.
Мне очень ярко вспомнилось одна из моих первых экскурсий по станции.
В руках у Ще кювета с мыльной пеной и кисточка.
"Чувствуешь запах? – спрашивает Толя, – Где-то травит"
Он взбивает пену и начинает покрывать ею трубки, переходники, соединения. И на стыке труб сквозь пену начинают выдуваться большие, радужные пузыри.
"Вот оно! – довольно говорит он, – Тетраформетан не пахнет, – поясняет он, меняя прокладку и герметизируя соединение, – И газоанализатор обнаруживает его не сразу – поэтому к нему специально добавляют одорант – вещество, с запахом. Чтобы техник мог обнаружить утечку. По запаху. Мы используем в качестве одоранта…"
– Мер-кап-тан, – сказал я. Шепотом. Словно это было волшебное заклинание. – Я знаю где спрятан "цзюань", – сказал я. Фархад оторвался от схемы и посмотрел на меня поверх очков. – Надо найти утечку. По запаху. Найдем источник запаха – найдем данные.
Баги могут увидеть все, что видит человек. И даже больше. Могут услышать, все что слышит человек. И даже больше. И у них наверняка есть газоанализаторы – которые могут вычислить, что в воздухе есть некоторый процент меркаптана. А вот то, что это химическое соединение очень мерзко и противно пахнет – они не знали. И это не пришло в голову их операторам – для них это была еще одна строчка в логе газоанализатора. Этот запах мог почувствовать только человек.
Источник запаха нашелся у люка, ведущего в потерну за барботером. Соединяющая муфта газопровода была ослаблена на несколько оборотов – достаточно, чтобы "травить" газ. "Цзюань" был спрятан рядом с муфтой. Плоский прямоугольник терабайтового накопителя был засунут под кожух газопровода так, что его не было видно снаружи.
# # # #
Рециклер включился, когда мы подбегали к ангару. Сквозь прозрачную стену было видно, как из его зева начали выползать клубы плотного, как чернила, дыма.
Последним, топая ботинками по рампе, на борт вбежал Нгок. Услышав гудение закрывающейся рампы, я включил стартовое термо. Конвертоплан задрожал от работы турбин на холостом ходу. Крылья с жужжаньем повернулись в горизонтальное положение – я брал низкий старт. Глядя на радар, я мысленно готовился к слепому полету в дыму.
Цветные точки на экране сползались к ангару, словно муравьи к кусочку сахара. На "Юконе", кажется, поняли чем грозит дымовое извержение – и теперь пытались перекрыть нам пути к бегству. Дым не мешал багам видеть – они были оснащены радарами, но он сделал невозможной стрельбу из лазеров. Любые оптические помехи: туман, дождь или снег рассеивали лазерное излучение, снижая его мощность, а плотный и непрозрачный дым должен был вообще свести КПД лазеров к нулю. И операторы гнали багов к ангару – чтобы подобраться вплотную, где дымовая завеса не защитила бы нас от лазеров.
Я щелкнул еще одним тумблером. Створки ворот раскрылись, впуская в ангар клубы дыма. Фархад постарался на славу. Дым тек, словно лава земного вулкана. Он был тяжелее воздуха и мгновенно заполнил ангар – стало темно, словно кто-то погасил свет.
Конвертоплан нырнул в клубящуюся тьму, как спринтер, услышавший выстрел стартового пистолета. Несколько багов успели попытать счастья – позже мы насчитали на корпусе восемь тепловых подпалин с разных сторон. Мы пронеслись над самой землей – я едва успел убрать шасси – выровнялись и заложили вираж, уходя к каньону. Его край был уже близко в тот момент, когда в конвертоплан попали. Я не разглядел, кто стрелял. Кто-то сторожил нас за пределами завесы. Или решил рискнуть и выстрелить через завесу, вслед убегающей добыче. Я так и не узнал этого.
Что-то сверкнуло – словно по крылу полоснули сварочным резаком. Конвертоплан тряхнуло, я едва удержал управление. В следующую секунду руки сработали сами – катер вильнул в вираже и нырнул в каньон.
Пилотирование в узком каньоне на "горизонтальном режиме" было рискованным делом. Полет "по приборам" удваивал этот риск. А поврежденное крыло возводило этот риск в квадрат. Я отчаянно боролся с непослушной машиной, стараясь удержать ее строго по центру каньона. В этой неравной борьбе прошло две бесконечных и мучительных минуты. Потом конвертоплан вырвался из дыма – словно вынырнул из темной и мутной реки. Секунду или две я колебался, прикидывая где безопаснее – в каньоне или над ним, потом осторожно повел покалеченную машину вверх, поднимаясь над ржавыми зубами утесов. С этого расстояния Полярная выглядела как одно большое темное облако.
– Кажется, вырвались, – тихо сказал Нгок, разжав пальцы на подлокотнике.
Я был готов ко всему. К тому, что где-то еще бродят баги, управляемый операторами I.M.S., к тому, что "Юкон" может выкинуть какую-нибудь гадость. Шли минуты. За стеклами конвертоплана проносились дюны и скалы, на месте Полярной все так же клубилась тьма. Ничего не происходило.
Потом до нас докатился глухой рокот. В глубине тьмы сверкнуло. По экрану радара прошла помеха. На том месте, где стояла Полярная, к небу рванулся гигантский смерч плазмы, увлекая за собой камни и дым. Несколько секунд спустя, ударная волна докатилась и до нас. Катер тряхнуло, но я был к этому готов и удержал управление. Все стихло. Только огромный черный столб поднимался вверх там, где раньше была Полярная.
Я нащупал в кармане "цзюань" с данными по приводу. В поединке человека и автомата последнее слово осталось за человеком.
Когда на горизонте стали заметны облака, висящие над Тарсисом, Нгок деликатно забрал у меня штурвал. Через час мы вышли на связь с Прим-Куполом.
Генри Логос
Марсиане
В детсадовском возрасте ощущалось, как славно быть марсианином. После обеденного сна Ольга Павловна забирала в ЦАМ Стаса и меня, чтобы вместе с прочими марсианами играться в пришельцев. А к вечеру заезжал отец.
– Как вёл себя мой маленький зеленый человечек? – неизменно спрашивал папа.
А вот и неправда – в садике поначалу я не был зеленым человеком. Это случилось позже. Вот же было время – что ни месяц, то кровь на анализ и уколы в попу. Когда я начал меняться, на первых порах жутко стеснялся. До самого лета ходил застегнутый на все пуговицы, руки держа в карманах и натянув до носа капюшон.
– Эй, марсиане! – завидя нас со Стасом, орала во всю глотку пацанва, изображая ладонями локаторы-уши.
Зато как завистливо они разглядывали баллончики со сжиженным марсианским газом и трубочки, вставленные в нос! Именно тогда на почве мальчишеских дразнилок, их непохожести и тихой зависти мы со Стасом стали не разлей вода. Как подросли, даже в футбол обычно гоняли по принципу земляне против марсиан. Жаль, что марсиан во дворе было лишь двое.
Вымахавшие на голову выше остальных, тощие, с раздавшейся вширь грудной клеткой и с хилой мускулатурой, мы не могли, как следует, дать сдачи мальчишкам, кто нас, бывало, задирал. Было обидно.
Зато я классно убегал. Мне бегать нравилось, а заодно вполоборота мальчишкам показывать язык. Мчась по улицам, очень хотелось снять респиратор, но Ольга Павловна говорила, что так поступают слабаки. Поэтому я держался, лишь чуточку оттопыривая у носа резинку.
А Тонька осталась белой, потому что она землянка. Жалко. Я почему-то думал, что Тонька своя.
– Эй, марсиане, – частенько звала нас Тонька. – Идемте чай пить. С печенюшками.
Тонькино "эй, марсиане" звучало с теплотой, поэтому я на нее не обижался. На Тоньку я не обижался никогда.