На встречу высоких сторон в парижском аэропорту я приехал в штатском. А что? Встреча же неформальная.
– Орлов, ты доиграешься! – простонала Лейла и замахнулась табличкой "Duc J. Grafton". – Я упомяну тебя в предсмертной записке!
Остальные, естественно, были при параде. Я чмокнул Лейлу в щеку и отнял табличку. Пусть будет м-р Дюк Джи Как-его-там. Чем действительно плох м-р Дюк?
Делегация Королевской Академии Сэндхерст прибыла рейсом из Лондона. Я увидел их издали: крепкие ребята, идут группой, озираются. Лейла спикировала на первого, они о чем-то зачирикали по-английски, заулыбались. Я с ревнивым интересом наблюдал, будут ли брататься. Остальных понемногу разбирали, и когда атлант галантно тряхнул ручку нашей феи, понял, что остался не востребован.
– Здравствуйте! – сказали на хорошем эсперанто. – Вы встречаете меня?
Я глянул под ноги и потерял дар речи.
Существо явно родилось девочкой, но за дальнейшее я бы не поручился. Маленькая, тощенькая, некрасивая до изумления. Существо тряхнуло шевелюрой в знак приветствия. Стрижка "забыл причесаться" была модна в том сезоне.
Вот это номер… на арене кто-то помер.
– Джейн Графтон, – существо откинуло челку.
Я умер второй раз. Глазищи новоявленной Джейн Графтон просвечивали не хуже рентгена. Бывает, ловишь такой взгляд – твердый, внимательный, умный, и машинально вытягиваешься по стойке смирно.
– Здесь написано Дюк, – существо кивнуло на табличку. – Но это не имя, это титул, сокращение от duchess, герцогиня.
Я умер третий раз. Существо тактично дождалось реанимации.
– Не нужно называть меня герцогиней, хорошо?
– Хорошо, – я откашлялся. – Александр Орлов.
Я осторожно пожал миниатюрную ладонь, на удивление сухую и крепкую. Спортсменка? Не нервничает, смотрит в упор, изучает… я что, майский жук, чтобы меня изучать?! В общем, в гляделки я проиграл. Растерялся немного, у нас на пилотажном ни одной девушки, а у атлантов, гляди-ка, целая герцогиня.
Не понимаю я этого! Есть профессии, которые девушкам показаны строго индивидуально. Я, к примеру, о чем думал, когда в шлюз нырял? "Не сейчас, так на войне, не на войне, так на дороге. Все одно, помирать! Рискну!" А женщина рисковать не может. Ее дети ждут, или, на худой конец, сказочный принц на белом коне под алым парусом. Кому этот кавалерист-маринист еще нужен?
– Александр… – замялась герцогиня, – может быть пойдем? Мы отстали.
На пути к стоянке прокатных мобилей я лихорадочно соображал, как всучить ей платежную карту. Вопрос не праздный, от карточек атланты категорически отказывались. Они прибывали со своими "банкетками"… тьфу, "кредитками"! И метались потом, где бы конвертировать.
Ребята уже разъезжались.
– Орлов, ты как? – Лейла выглянула в окно и невинно затрепетала ресницами. – Справляешься?
Вот кобра африканская! Я украдкой показал кулак.
– Кажется, я ей не нравлюсь, – задумчиво сказала герцогиня, провожая мобиль взглядом.
– К лучшему, – буркнул я. – Если понравитесь, жить не даст… Но все равно извините!
– Не извиняйтесь, я мало кому нравлюсь. И всегда говорю, что думаю, имейте в виду.
– Лейла беженка, – зачем-то сказал я. – Едва не погибла в море.
– Бедная! – вздохнула герцогиня, кажется искренне.
– При ней не скажите, – предупредил я и машинально тронул щеку. – Дерется.
Герцогиня посмотрела на руку, на щеку и прикусила губы. Я снова проиграл. Дернул меня черт физиономию щупать.
– Александр, давайте перейдем на "ты", – предложила герцогиня после ироничной паузы. – Нам следует наладить контакт, иначе вас накажут по комсомольской линии.
После этих слов меня немножко понесло.
– Согласен, Джейн. Меня зовут Саша. Возьмешь? – я показал карту. – Или тебя накажут по аристократической линии?
– Саша, я не могу это взять.
– Почему? Очень интересно, правда.
– Потому что это некорректно. Я заведу новую карту и пополню с личного счета. Где ближайший банк?
– В Лондоне, – хмыкнул я. – В аэропорту есть терминал для обмена ваших денег на фрайгельд. Но зря ты так, – я покачал карточкой перед аристократическим носом, – это труд людей. Они с тобой поделились, чтобы ты посмотрела Союз. Теперь их труд сгорает на два процента в неделю. Ты считаешь это корректным?
– Не я же придумала такую своеобразную финансовую систему, – Джейн говорила спокойно. – На моем счете деньги растут. На твоем почему-то сгорают.
– Потому что результат любого труда "сгорает", – передразнил я. – Еда переваривается, мобили изнашиваются, а шмотки выходят из моды. Фраи – не деньги, это мера труда… как метры или граммы, только чуть сложнее. Их нет смысла копить, их нужно тратить! Отдавать свой труд и пользоваться чужим, понимаешь? В общем, нет здесь банков! Хочешь – иди, меняй, уговаривать не буду.
Джейн сердито сморщила нос.
– Ладно, – решила она. – Давай свои фраи. Их, между прочим, вовсе не Маркс придумал.
– Значит, Маркс был неправ, – отрезал я, чем поверг герцогиню в ступор.
Они там, в Атлантиде, думают, что мы на Маркса молимся.
Мы покатались по городу, посидели в кафе на Монмартре, поднялись на башню инженера Эйфеля. Совершили протокольный, унылый до зубовного скрежета променад. Ни руин, ни виселиц, ни серых людей в серой одежде Джейн не увидела, отчего, видимо, расстроилась и стала агрессивной. Я был хладнокровен как покойник и снисходителен как палач.
У памятника маршалу Жукову, освободителю Парижа, герцогиня проворчала, мол, "в крови купался". Я ответил, что купался маршал в море, насчет же крови – это в Берлин, в наци-мюзеум… и вообще, если бы кое-кто воевал, а не отсиживался на островах, крови пролилось бы меньше. Джейн обиделась и заявила, что общалась накоротке со знаменитым эмигрантом, доктором Бирком, и я совершенно неправильно понимаю свою жизнь. Я ответил, что Бирк – свихнувшийся математик, что когда захочет – вернется, границы открыты. Джейн брякнула, мол, и слава богу, что открыты, есть куда податься всяким фрикам, без которых лично ей только дышать легче. Я простодушно напомнил, что четыре британских фрика когда-то пели в Мюнхенских пивнушках, да так и не вернулись. Джейн фыркнула, что "Битлз" терпеть не может, и если бы они не шлялись по злачным пабам, стали бы богатыми людьми. Я поинтересовался, а так ли обязательно быть богатым? Есть же закон сохранения: если кто-то богат, кто-то другой обязательно беден. Джейн сказала, что стремление к богатству суть естественное желание быть успешным и свободным. Я начал закипать и спросил, а как же естественные желания одной моей чудом выжившей знакомой? Джейн заявила, что как раз у них, в Атлантиде, возможности равны у всех и дело только в умении их использовать. Я предложил не трепаться, а предметно доказать равенство своих возможностей и возможностей какого-нибудь Джо Брауна из Нью-Шитфлейса.
В общем, испортила день, зараза, да и следующие запомнились сплошным кошмаром.
Мы вернулись в академию. Герцогиня совала нос повсюду, измучила всех распросами и постоянно спорила. Чтобы я не сбегал, начала дежурить утрами у дверей.
– Ты прыгал с орбиты? – спросила она в первый же день, просвечивая взглядом.
– Случайно выпал, – процедил я, пожелав болтунам всего нехорошего.
В конце концов случилась катастрофа. Герцогиня явилась к инженерам, на семинар по социопсихологии и закатила там диспут. Она сказала, что рада знакомству с замечательными людьми (народ размяк), что много увидела, поняла и кое в чем изменила мнение (Лейла насторожилась), но один вопрос не дает ей покоя. Всеобщее равенство – это здорово, но как быть с тем, что люди изначально разные? Homo homini, бесспорно, frater est. Но все ли достойны звания homo? Например, ей, герцогине, больно видеть, как в Союз стекаются маргинальные типы, требующие гарантированного пропитания, жилья и развлечений. Ее неприятно удивило количество иждивенцев, готовых довольствоваться малым и не претендующих на развитие. Она не понимает, почему здравомыслящие люди, надежда и гордость нации, ущемляют себя и своих детей, чтобы содержать армию отщепенцев. Это не кажется ей справедливым.