Но ему казалось, будто она смотрит, и это было неприятно. До тех пор, пока дверь подъезда не хлопнула за спиной о косяк, разом отрезая все возможные взгляды.
Звонить пришлось долго и упорно, но наконец дверь открылась, явив еще привлекательное, но уже немного потасканное и вдобавок заспанное лицо.
— Николай Синицын? — уточнила Даша Стрельцова. — Вы помните, как отличились вчера, точнее, сегодня ночью? Такому хорошему инженеру должно быть стыдно…
Синицын обескураженно помотал головой.
— Будем перевоспитываться? — потребовала Стрельцова.
Синицын еще более активно замотал головой.
— А придется, — не терпящим возражений тоном резюмировало обнаружившееся на пороге его холостяцкой берлоги чудо. — Разрешите пройти.
Синицын попытался собраться с мыслями и сказать, что не разрешает непонятно кому входить в квартиру и заниматься его, взрослого человека, каким-то там перевоспитанием.
Но уже было поздно.
Из глубины квартиры донеслось:
— С вашим количеством «потерянных в системе» неоплаченных штрафов за мелкое хулиганство я бы даже летать научилась, лишь бы информация о ваших художествах не дошла до коллег и заводского начальства. Кстати, насчет полетов…
Отдохнуть, разумеется, не получилось. С закрытыми окнами в квартире жарко, а с открытыми слышны звуки импровизированного субботника, то есть воскресника. И так громко, будто у них там развернулась не меньше чем всесоюзная стройка. Или он просто стал излишне раздражительным?
Спустя два часа Влад серьезно размышлял: может быть, плюнуть и присоединиться к остальным? И почти уже решился, когда жены, сестры и просто соседки начали выносить работникам обед. Мужчины побежали за столами, составили из них один большой прямо во дворе, в жидкой тени двух молодых березок и старого тополя со спиленной верхушкой. Все принесенное без разбора составили на стол, и каждый брал себе, что хотел и что успевал.
Выходить «к обеду» было как-то неправильно, и Влад был вынужден продолжить сидеть дома и злиться. Злиться на девчонку, на стихийно образовавшуюся соседскую «коммуну» и, разумеется, на самого себя. На самого себя в первую очередь.
К концу обеда он так разозлился, что передумал выходить и вместо этого включил какой-то глупый фильм. В холодильнике одна заморозка — готовить не хочется, а идти в магазин тем более. Душно, жарко и уже немного голодно. Не самое худшее воскресенье на свете, но где-то очень близко к этому.
Так продолжалось до семи вечера, когда тишину прорезал дверной звонок, и истомившийся Влад открыл дверь, даже не взглянув в глазок. Разумеется, на пороге стояла Большакова собственной персоной. Пыльная, уставшая — это было видно — но довольная — и это тоже хорошо заметно.
— Можно мне у вас принять душ? — попросила Маша. — Все местные уже разошлись, а мне еще домой ехать через полгорода.
Собравшись с мыслями, Влад покачал головой:
— Жена может не понять.
— Она же только послезавтра прилетает из Калининграда. И не смотрите на меня так. Если вы не хотели, чтоб об этом знали, то зачем было писать на своей странице?
Влад завис, будто перегревшийся без надлежавшего охлаждения процессор.
— Писали-писали, — повторила Маша. — А ваша жена выкладывает в сеть фотографии с симпозиума. Кстати, пишет, что скучает. Так можно принять душ или нет?
— Можно, — Влад отступил в сторону, освобождая путь.
— Тогда держите, это вам, — Маша вручила Владу сверток. — И откройте окна, на улице уже почти лето.
В свертке оказались пироги, видимо, оставшиеся с импровизированного коммунального обеда. Ведь не сама же Маша их пекла спозаранку, а затем где-то хранила весь день, чтобы сейчас принести их ему.
В любом случае пироги пришлись очень кстати. Пока Маша плескалась в ванной, Влад вскипятил чай, разогрел пироги в микроволновке и съел две штуки, после чего жизнь показалась не такой унылой, а девчонка — не такой гадкой.
— Поймите, Влад, — говорила вышедшая из ванной посвежевшая и веселая девушка. — Я не воюю с вами. Я вообще не воюю. Мне нужно только практику сдать, а если при этом вы вместо горелого квартала получите под окнами чистый парк или футбольное поле — кому от этого плохо?
Влад ел пироги, пил чай и молча кивал. Соглашаться вслух он был еще не готов, но доброжелательно кивать уже был способен.