Завтра он войдёт в Бокс, а через месяц выйдет из него юнцом, с организмом двадцатилетнего парня и опытом столетнего старца. Сверхсложный аппаратный комплекс очистит его организм от мусора, восстановит ткани, нервы и функции, но сделает их более прочными, надёжными и долговременными.
Эксперимент по омоложению длился больше двадцати лет, через бокс было пропущено более пяти тысяч дряхлых тел, и только два летальных исхода, и те по вине операторов, а не методики.
Боялся Валентин Альбертович не негативного исхода, а того, как отреагирует разум на внезапный возврат телесной мощи. Наблюдения и опросы «подопытных кроликов» не давали однозначной картины.
Но самое важное было не в нём самом, а в том, как быть дальше. В результате процедур организм теоретически был жизнеспособен до пятисот лет, а это коренным образом меняло всю структуру социума. Человек становился долгоживущим, а молодость должна была, по прогнозам, непропорционально удлиниться. Вопрос с избытком людей на планете был, при этом, второстепенным, а на первом месте стояла этическая проблема.
Кто должен получить вторую, а по существу, почти вечную жизнь, ведь не пройдёт и сотни лет, как технологическое бессмертие будет достигнуто для отдельного человека? Если для всех и сразу, то как выстроить очередь, кто будет это решать? Если для избранных, то об этом даже размышлять не хочется.
Как устраивать общество в этих условиях? Что будет, если колонизация Космоса окажется невозможной для человечества?
Валентин Альбертович одно время хотел формально умереть и жить потом, уже с восстановленным организмом, под новым именем, это вполне можно было организовать законным образом. Но потом устыдился и теперь терзался сомнениями.
Зная, что моральный аспект проекта «Обновление» не входит в его компетенцию, на это есть политики, он чувствовал свою безусловную ответственность за возникновение этой проблемы.
Ведь единственным настоящим для него мотивом продвижения и внедрения Единой Теории было именно создание Бокса, как ни стыдно было в этом признаваться даже самому себе. Вот и сейчас, подумав об этом, Валентин Альбертович закряхтел рассерженно, занервничал и, желая успокоиться, вызвал виртуальный интерфейс.
Он вошёл в персональный архив и долго ковырялся в директориях, открывая и закрывая папки, пока не наткнулся на искомый файл, с которого всё и началось. Текст был написан в незапамятные времена, зимой 2012 года, 49 лет назад:
«Гости разошлись. Валентин Альбертович уже подумывал, как бы изобразить приступ или ещё что, но они ушли сами, догадавшись, должно быть, что нельзя чрезмерно утомлять стодвухлетнего старца»…
Великоречин Александр
Сообщение с орбиты (217)
Ультразвуковая сирена противным писком прокатилась по помещениям орбитального медицинского госпиталя, отражаясь от стен и шлюзов. Но услышали ее только те, кому по долгу службы было положено ложиться спать, не снимая слуховых модулей. Они проснулись и сонной вереницей поплелись на свои рабочие места. Ультразвуковые будильники могли означать только одно: прибыл челнок с новыми больными, и их без суматохи и лишнего шума нужно оперативно разместить в блоках госпиталя, и обновить базы данных, чтобы получить первичные сведения о больных.
Обычно на этом и заканчивалось, так как большинство госпитализированных оказывалось жертвами кислородного голодания, и им требовался лишь покой и воздух по составу напоминающий земной – далее организм восстанавливался сам, и через несколько недель волонтер был готов к возобновлению работы на Красной Планете.
Были и тяжелые больные. По закону за каждым из таких больных закреплялась персональная сестра, ведь каждая жизнь, даже в многомиллионной стране была на счету. К счастью, среди «новоселов», которых в этот раз было больше, чем обычно, таких оказалось всего двое, и симптомы у них были одинаковые: сильнейшие головные боли, жар и периодические приступы бреда. Поэтому, было решено разместить их недалеко друг от друга и, немного отступив от закона, закрепить за обоими одну сестру – Лену Павленскую. Она как раз только-только вернулась из отпуска с Земли, причем на несколько дней позже положенного, поэтому не согласиться на это она не могла – нужно нагонять по количеству отработанных часов своих коллег. И вроде бы никто не был в обиде.
Несколько дней с момента прибытия новых бедолаг прошли относительно спокойно, без чрезвычайных происшествий. Многие из новичков стали быстро поправляться, залихватски заигрывать с медсестрами, но оставались и те, кто не показывал признаков улучшения состояния. Даже тяжелые больные не тревожили товарища Павленскую во время сна, вели себя вполне прилично. Конечно, изредка браслет на руке Лены слегка заметно вибрировал, и она тут же бежала справиться о том, что же на этот раз нужно больным? Обычно они просили воду, получали её в достаточном количестве и на этом успокаивались.
Но всему хорошему приходит конец, и сладкая жизнь Лены закончилась тогда, когда Лену подняли прямо посреди сна. Вибрация браслета по-подлому звонко отражалась в тишине, и даже если бы она хотела проигнорировать зов пациентов, это бы заметили соседи-коллеги, и тогда от начальства выволочки было бы не избежать. Но, по правде сказать, такого никогда с ней и не случалось.
Она накинула белый халат, неизменный атрибут человека из мира медицины, и по-кошачьи скользнула из своей комнаты в сторону блока больных. Через несколько секунд она была уже у коек своих подопечных.
— Леночка, могу я тебя попросить об одном одолжении? — прохрипел осипшим голосом тот, что был на несколько десятков лет старше.
— Конечно. Это моя основная задача. Что я могу для вас сделать? — с откуда-то взявшимся сочувствием прошептала Валентина заученную ещё в детстве фразу
— Только ты, Лен, не удивляйся. Это может показаться немного странно, но так нужно, понимаешь? Так надо. И нужно, в первую очередь, Союзу. Я сейчас буду говорить, а ты записывай, хорошо?
— Если вам что-то нужно я могу запомнить, это не трудно, говорите
— Нет, мне срочно нужно отправить одно важное письмо, я продиктую, что писать и кому, а ты отправишь, ладно? Не бойся, много времени не займет.
— Это не входит в мои обязанности, но раз уж вы меня подняли, попробую вам помочь. Диктуйте – надменно, тоном директора проговорила она, выуживая из кармана халата небольшой прозрачный кусок пластика, который быстро распознал отпечатки пальцев хозяйки и включился, засветившись приятным светло-голубым светом. Это был Карманный Медицинский Помощник, в народе – КМП.
Больной прищурился, буркнул что-то вроде «спасибо, Ленок», отвернулся к стенке и захрапел.
Не то чтобы от неожиданности, а скорее от подобной наглости Лена чуть не выронила КМП на пол. Это надо так обнаглеть, чтобы разбудить посреди ночи сестру без надобности, попросить её о помощи, добиться согласия и захрапеть?
«Надо с утра будет написать на него рапорт, в их волонтерский отряд, пусть это неподобающее советскому человеку поведение оценят там, авось и на Землю депортируют со всеми вытекающими», — пронеслось в голове у нее. Но, справившись со злостью, и обидой, она по-военному развернулась на каблуках и быстрым шагом направилась к выходу из блока больных.
Но стоило ей открыть шлюз блока, как ее окрикнул слабый, осипший голос. Лена ничего не разобрала из того, что сказал голос, но вновь взбурлившая обида заставила её вернуться к койкам больных. Тот, что постарше так и храпел на боку, а младший больной, полусидя в кровати, отвернулся к иссиня-черному окну иллюминатора, и что-то бормотал себе под нос.
Лена позвала его в голос, не боясь разбудить спящего хама, но тот не откликнулся, и никак не отреагировал на её присутствие. Всё понятно – очередной приступ бреда. «Опять работать посреди ночи приходится, зато этот уж точно ничего не выкинет», — пробубнила Лена, давя возродившуюся злость и обиду у себя внутри.
Заготовленные комплексные инъекции томились в серебристом шкафчике, над койками больных. Открыв шкафчик своей биометрической картой, Лена извлекла оттуда инъектор. Через несколько секунд игла инъектора оказалась около шеи больного, но прежде чем тонкие сестринские пальцы успели привести механизм в действие, в запястье товарища Павленской вцепились ледяные, холодные пальцы больного, отстраняя инъектор от своей шеи. Лена проглотила крик, но мгновенно гримаса ужаса исказила её изящные черты лица.