— Очень даже понятно, — с неожиданной приязнью сказал Станислав Петрович, возвращаясь за свой стол. — Это вам, родившемся позже, не понять. А тем, кто зацепил СССР, как я, базы очень понятные. И Марс понятный. И яблони на нем. А знаете… знаешь, Серега, хочешь коньяк? Не уверен, что итальянский, но все же…
Я, наконец, перестала чувствовать себя тюбиком с зубной пастой. Таким упитанным тяжелым тюбиком, который периодически снимают с полки, откручивают колпачок, выдавливают пасту, легонько мнут, чтобы вернуть прежнюю форму, а затем водружают на место. Два или три раза в день. «Наденьте это, Алёна». «Пристегните вот сюда». «Нажимайте эту кнопку».
За эти два с половиной месяца я нажала две с половиной тысячи кнопок. Белых, удобных, шершавых, с салатовой подсветкой и ту гадкую, круглую, которую нужно нажимать очень быстро, потому что иначе та штука внутри как бы будет думать, что со мной что-то не так, и сделает инъекцию.
Да, я уверена насчет инъекции, как и начет того, что мне обязательно впрыснут яд на обратном пути, видя, как я раз от разу тыкаю пальцем мимо. Из жалости. Или в назидание всем остальным.
Теперь разбуди меня в полночь – я без запинки отвечу, какие бывают формы и цвета у кнопок и стрелочек. Меня можно брать консультантом и я в компании умудренных опытом профессоров, инженеров и просто Очень Умных людей смогу без остановки отстрочить, сколько кнопочек, стрелочек и экранчиков нужно вот на эту белую панель, чтобы она выглядела как полагается, то есть, чтобы в ней нельзя было разобраться никогда.
Сегодня меня окончательно выдавили в мягкое кресло лифтовой кабины, или как там называется это приспособление для выдавливания тюбиков, помяли, придавая прежнюю форму и отправили дальше. Частица «по» к слову «дальше» куда-то задевалась вместе с остальными ощущениями. Все, что я смогла в себе наскрести – все глубокие переживания о месте, где нахожусь, о достижении человеческого ума, и своем отношении к этому уместились в одном «ух». Правда, в мое оправдание, это было очень длинное «ух»!
А потом случилось Нечто.
В моем детстве жила одна фраза, которая, найдя в памяти местечко, сохранилась неповрежденной до сих пор. «Что оно показывает? — Да погоду на Марсе!» Фраза применялась к старым полузасохшим термометрам, каким-то автомобильным или даже компьютерным штучкам, у которых случались заскоки. «Да погоду на Марсе!»
Меня это невероятно заводило. Погоду! На Марсе! Более того, эта заводиловость не перевелась до сих пор.
И вот сегодня Оно случилось! Я увидела эту самую Погоду на Марсе!!!
Алена? Здравствуйте! Что вас сюда занесло?
Девушка стояла в ответвлении бокового коридора, ведущего к системе теплогенераторов, и смотрела через большой овальный иллюминатор на скудную серо-коричневую каменистую равнину, по которой время от времени пробегали вихри-толстячки.
Оглянувшись, она не сразу ответила молодому человеку в оранжево-зеленом комбинезоне купола «Фарсида-А».
— Кажется… Артём? Извините, не всех помню. Вот, любуюсь Марсом.
— Артём, верно. А где все ваши, почему вы одна?
— Уехали с телевизионщиками что-то снимать, очередное ревю. Ну их. Не хочу. Хочу почувствовать Марс без помех, наедине.
— Понимаю.
Артём подошел ближе и встал рядом, в рассеянный свет утреннего солнца, полускрытого пылевой взвесью.
— Я читал все ваши статьи в «Комсомолке» о полёте.
Девушка провела пальцами по не очень чистому синеватому стеклу.
— Я не переборщила с терминами? Они не очень техногенные?
Артем покачал головой: ну что вы, совсем нет, очень даже правильные и хорошие статьи.
— Старалась донести до всех, не только до нашего поколения.
Девушка повернула голову к Артему.
— А это сложно. Иногда случаются почти столкновение миров.
— Даже так? — удивился Артем.
— Почти. Представь, — это «представь» получилось у Алёны непринужденно и весело, словно они были уж сколько лет знакомы, — приходит мамаша в отчетливом возрасте и начинает кликушествовать. Почему на экзаменах так много спрашивают, зачем столько задают читать? И выясняется, что Астрономия не нужна, что курс фантастики в старших классах – заворот мозгов, и вообще, это не креативно, и нам не нужен человек, умеющий размышлять, анализировать и сопоставлять, творец сегодняшнего и будущего, потому что это трудно, потому что, нужно заставлять себя, нет, нам нужен самый что ни на есть потребитель, не имеющий обязанностей!
— Что, так и сказала?!
Девушка кивнула.
— Смысл был именно таким. Наверное, это остатки прежних лет, груз прошлого. В школе такому никак не научат, значит, из дома, влияние дедуль и бабуль, зараженных нашим гаденьким капиталистическим прошлым. Поэтому я и стараюсь писать так, чтобы пробить даже таких.
— Здесь подобного ужаса нет, — сказал Артем, улыбаясь, — хотя попадаются личности.
— Какие личности?
— Разные. Умные вроде люди, но – из прошлого. С дремучими представлениями о жизни, в которой, как им кажется, каждый за себя и только за себя. Можно подумать, личность без этого не состоится.
— Ой, а я думала, что у вас тут образец общества будущего, идеал, к которому мы, на Земле, должны стремиться.
— Нет-нет, все не так плохо. То есть, равняться можно. И даже нужно! Вот, хотя бы на меня.
Девушка улыбнулась.
— А твою дамочку мы общими усилиями исправим, — убежденно сказал Артем.
— О, фраза деда! Мне папа рассказывал, что дед любил приговаривать: «Это не государство неэффективный собственник, это люди такие. Но других нет, поэтому будем исправлять».
— Вот именно. А кем был твой дед?
— Директором Института психологии дальнего космоса в тридцатых годах.
— Института психологии… погоди-ка… ты ведь Поленова?!
— Да.
— Твой дед – Станислав Петрович?!
— И?
— Я учился психологии по его книжке! Как сейчас помню – такая темно-синяя обложка с серебряными буквами, «Космическая психология». Капитальный учебник!
— Да. Кстати, у него потрясающая биография: выучился на психолога, дослужился до главврача в провинциальной психиатрической больнице, а потом ни с того ни с чего занялся проблемой долговременных полетов в космосе. И когда образовался СССР, добился создания целого института…
— Послушай, Алёна, какие у тебя планы на сегодня, кроме того, чтобы помедитировать на задний двор нашей базы?
— Ну, не знаю. Вроде, всюду поводили, все показали, дали попробовать на зуб, а вот ощущения, что насытился – нет. Хочется, и еще как! Просыпаешься ночью и думаешь: Марс… Марс… Марс!!! Здесь, рядом, за стеночкой! И едва не ревешь, то ли от счастья, то ли о того, что через неделю обратно.
— Знаю я, как вас водили! Смотрите, это – оранжереи, нет не пробьет, опасности никакой нет, а это лифт на девять этажей под землю, а теперь нас ждет марсоход… Значит так, у меня сегодня выходной и я проведу тебя по всем нашим закоулочкам. А после покатаемся по Марсу. Гарантирую, увидишь такое, чего никто из ваших не увидит!
— Правда? Ой как здорово!
Но тут же девушка с подозрением спросила:
— Ты не обманываешь? Я знаю, вы все тут жутко заняты, запускаете какое-то металлургическое производство, тебе из-за меня не влетит?
— Нет, у меня выходной – наш терапевт настояла, хотя не чувствую у себя никаких признаков переутомления. Поэтому, брожу по станции, пытаюсь отдохнуть. Я только забегу на минутку к одному человеку, он просил зайти.
— Ты столько посулил доверчивой девушке, что я от тебя уже не отстану.
Начальник отдела безопасности Сергей Евгеньевич стоически хранил молчание, пребывая в центре роя, который состоял из ведущего инженера отдела геофизики Кости. На краю этого роя, у большой карты области Фарсида сопротивлялся центростремительным силам заместитель главного энергетика плотный и высокий Семен Васильевич.