— Да, это я знаю.
— Тогда нужно было освоить поле, называемое….
Рассказ перебил кашель дедушки. Веки мгновенно покраснели, и потом шепотом он продолжил рассказ.
— Аквилон. Да. Мы называли этот проект Гиперборея. Слышала… О таком месте?
— Да. Ее называют родиной русских богов…
— Нет, нет… Не совсем так… Гиперборея, она ведь действительно существовала, и путь к ней был страшен и далек. Это… Место располагалось где то в Сибири, путь охраняли полифемы и грифы… Путь на Марс был точно таким же. Очень тяжелым, страшным.
— И вы сами на это пошли?
— Конечно! Ведь благодаря этому, наша страна сейчас лидер во всем мире.
— И никому нет дела до одного человека.
— Ты уверена? Скажи… Сколько людей ко мне приходили за последний год?
— Я… Я…
— Больше ста. У меня каждый день гости. Каждый, каждый придет попрощаться. — я заметила как его губы расплылись в улыбке. Мне было решительно нечего возразить. Я читала книги, там рассказывали о том, как раньше бросали стариков на произвол судьбы. Видела голограммы о том, как немощные руки тянулись к внукам, которые от них отворачивались.
— Сейчас, — продолжал дедушка, — Ни один старик не остается одинок. Если он только не злой. Злые всегда будут одиноки, во все времена. Сама же все знаешь, государственные программы, всем оказывают огромную помощь.
— Знаю я знаю. — я чувствую, как начинаю плакать. Мои слезы потекли на край дедушкиной кровати. Холодное прикосновение до моей руки железными пальцами будто отрезвили меня. Вторая рука дедушки была полностью механическая, как и вся нижняя часть тела. Несмотря на холод, сквозь миллиарды электронов я чувствую тепло.
Я ведь умер тогда, в 61. Я никогда этого не говорил. Наш корабль рухнул в Аквилон, тело собирали по кусочкам. И мне оставили мое сердце. Хотя могли сделать механическое. И так поступали с каждым, кого удалось спасти. Раньше, такие истории были уникальными, такие люди как я – счастливчики. Но теперь… Теперь люди хотят жить.
Ты… Тогда погиб? И…
— Да. Я не боюсь умирать. Я уже был мертв.
Теперь все становится ясно. Слезы стекают по тысячи механизмов внутри него, и испаряются.
— Внучка, я безумно скучаю по Марсу. Не ищи виноватых. Мы подарили людям новую надежду, и жертвы всегда необходимы. Как ни банально это звучит – такова жизнь.
Усмехаюсь. Действительно, глупо звучит.
— И да – продолжает он, — на Марсе я заразился раком. Его мы еще не победили. Освоение Аквилона было самым тяжелым, но самым счастливым моментом в моей жизни. Если бы не это… Возможно, тебя бы не было.
— Я не готова. Я не готова с тобой попрощаться. Не могу. Не хочу.
— Успокойся. Не собираюсь же я прямо сейчас умереть. Мне нужно сменить модуль, подожди, я скоро вернусь.
Выхожу на небо. Самое изумительное – гулять по облакам босиком. Никак не пойму, почему я не падаю вниз. Сколько не объясняли, все равно это выглядит чудом. Я считаю, нечто необъяснимое всегда должно существовать, даже если это на самом деле банально и элементарно, иногда так приятно себя обмануть и назвать это – чудом.
Мои белые ноги обволокли хлопья облаков. Тяжело передать, как это, когда идешь по небу. Это нечто безумно нежное, естественное.
Страшусь называть это раем, но если нет, — то это квинтэссенция красоты природы. Она пустила людей к себе, теперь и на небо. Моя кровь вырывается из меня, вальсирует с небом, растворяюсь, распадаюсь, задыхаюсь.
На крыльце я увидела дедушку. Он сделал легкий прыжок, я его механическое тело подняло его в воздух.
— Я никогда не привыкну к причудам этих механизмов.
Он молча сделал круг по небу, и приземлился передо мной и спросил:
ну что, пошли в дом?
Он умер на следующее утро в окружении своих близких. Все, кто были в эти дни на земле были рядом с ним. И я тоже. Он не был героем, его не знали тысячи людей. О нем не писали в учебниках, и не рассказывают на уроках в галактических школах. Он был обычным человеком.
Венгловский Владимир
244: Чижик-пыжик – птичка певчая
Человек в скафандре космодесантника сидел возле самого Колодца. Увидев меня, он поднялся и шагнул навстречу. Голубые глаза светились радостью. Темная челка под пластиком шлема хулигански спадала на лоб.
— Сегодня у меня… прости, у нас, радость, — вместо приветствия с ходу сообщил он. — Смотри. И протянул мне на ладони записную книжку.
— Что это? — спросил я. — Неужели ее? «Записи Инги Одынец, Марс, 2056 год». Где нашел?! Откуда?! Неужели!.. Возвращается, да?
— Да! — воскликнул он. — Представляешь! Идут обратные волны. Всё возвращается. Мы… Я… Господи, я вычислю период волны. Всё будет хорошо. Это уже больше, чем слепая надежда. Ведь, правда, да? — заглянул он мне в глаза.
На скафандре космодесантника сидела маленькая птичка. Я погладил своего, точно такого же Чижика-пыжика, уцепившегося клейкими коготками за гермоткань на груди. Всё будет хорошо.
— Защищайся, подлый сарацин!
— От сарацина и слышу! Тоже мне, крестоносец нашелся! Ах, ты так! Получай!
Удары затупленных мечей эхом отражались от стен спортзала. Ничто так не помогает вновь привыкнуть к земной силе тяжести, как фехтование. Олег рубанул сплеча. Я едва успел отразить выпад. «Бам-м-м!»
На мгновение мечи замерли. Олег вытянул руки, целясь острием в голову. Клинки скользнули друг по другу, и я успел поднять рукоять, отбивая лезвие гардой.
— Ха! — Олег быстрым движением высвободил меч и, рискуя и открываясь, провел колющий выпад в живот.
Нет уж, это тебе не легкая шпага. Да и ты больше привык к невесомости и силовому экзоскелету, чем к земной гравитации. Ты очень медленный…
Я отбил его меч в сторону, шагнул вперед и толкнул Олега плечом. Мой друг с грохотом повалился на пол, выпуская меч из рук. И слабый…
— Так нечестно! — завопил Олег.
— Проклятый язычник, бой не бывает нечестным! Проси пощады, комсомолец! Мой меч уперся в его решетчатую маску.
— Пощады, Макс! — смеясь, попросил мой друг, поднимая ладонь вверх. Я протянул руку и помог Олегу подняться.
— Уф-ф-ф, — сказал он, снимая маску и вытирая пот со лба, — хорошо ты меня сегодня погонял. Ничего, недельку-другую, и мы сравняем счет.
— Олег, — тихо произнес я, — у меня нет этой недельки. Я возвращаюсь через пять дней на «Альтаире».
— Ты же только что прилетел… Эх… Значит, на Выборы и обратно, да? Вот как? Совсем одичаешь на своем Марсе, Одынец. С таким успехом мог бы и вообще не возвращаться. Там, у себя, и проголосовать, а с родителями только по визио общаться, не вылезая из-под купола. Домосед, блин. Марсианин. «Они были смуглыми и золотоглазыми». Я промолчал.
— Макс, — вдруг сказал Олег, положив руку мне на плечо, — я же не просто так пришел, ты знаешь. Ты нужен мне там, среди астероидов. Людей не хватает. Ты же тоже комсомолец, Максим. Олег протянул значок.
— Это твое, Макс.
На фоне красного костра золотыми буквами блестела надпись: «Максим Одынец». Далее, под перекрещенными старинными ракетами, было дописано: «СССР. КОсмический Межпланетный СОюз МОЛодежи». Я поднял руку и взял значок. На ладонь Олега упала капля крови.
— Макс, ты чего? Я что, тебя задел? Я не хотел… Или? Что, до сих пор кровоточит?
— Иногда, Олег. Очень редко. Наверное, на непогоду.
Я сжал значок и сунул в карман. Когда-то, пять лет назад, он блестел на моем скафандре.
— Волнуешься? — спросил я.
— Опасаюсь, — ответил Олег Соловьев, командир Первой Марсианской ячейки космодесантников. — Знаешь, нутром понимаю, что всё рассчитано, взвешено и даже разложено по полкам, но такой, чисто животный страх имеется. Помнишь, нам рассказывали, как на первых испытаниях атомной бомбы ученые боялись цепной реакции термоядерного синтеза азота в атмосфере? Понимали же, что не должно рвануть, а всё равно поджилки тряслись.
— Да уж…
— Думаешь, что сейчас страх изменился?