Столица имела радиально-кольцевую планировку. Четыре многополосных транспортных кольца пересекали широкие проспекты, сходящиеся в центральной части города. Там, в окружении хвойных лесов, возносилась в небо на высоту четыреста пятнадцать метров ступенчатая пирамида Дворца Советов СССР, увенчанная стометровой статуей Родины-Матери в развевающейся тунике, держащей в поднятых над головой руках колыбель мировой цивилизации – Земной Шар.
Опарин неторопливо шагал по Большой набережной. Знойный летний ветерок овевал его кожу. Горячее солнце отражалось в зеркальных стенах небоскрёбов. Счастливые люди были вокруг него, обгоняли его и шли ему навстречу. Он не видел хмурых или опечаленных лиц, люди улыбались, они смотрели уверенно и открыто. Разумеется, были в их жизни утраты и болезни, разочарования и предательства, расставания и поражения, тоска одиночества, смерть близких, но эти невзгоды, был убеждён Опарин, не ломали и не меняли их. Они оставались добрыми, честными, заботливыми, порядочными и справедливыми людьми и не было в них ни грана паталогической зависти, душевной чёрствости, нравственной пустоты и вызывающего цинизма, не было среди них мелких пакостников, злобных приспособленцев и откровенных негодяев. Опарин верил – по-настоящему не было. Иначе для чего тогда улетать?
Крашенников Александр
237: Голос человеческий
— По-моему, там кто-то остался.
— Перерегистрация была вчера. Три тысячи восемьдесят один человек. Столько же, сколько было на старте.
— Выбери другую программу. Ну, хотя бы Click-o-clock. Послушай внимательней.
Гаврилов пробежал пальцами по укрепленной на груди клавиатуре. На его лице отобразились напряжение и отчаяние, словно он пытался решить задачу, зная, что ответа не найдет.
— Вадим, там никого нет, — повторил он, поворачиваясь к Самохину.
— Но звуки… Ты слышишь?
— Шум ветра, — сказал Гаврилов. — Их не может издавать человек.
— Может, — с неожиданной резкостью сказал Вадим. — Если он всеми брошен, и ему неоткуда ждать помощи.
Гаврилов отвернулся к рощице посреди модуля, глядя, как на ее окраине взбирается по своей серебряной струнке обожаемый всей станцией паучок. Голубой купол модуля с имитацией скользящих по нему перистых облаков был спокоен и праздничен, хотя все-таки оставлял впечатление недвижного и мертвого.
«Продержаться бы здесь пару десятилетий, — подумал Гаврилов. — За это время мы могли бы обустроиться капитально. Земляне стали слишком буйными, запасной вариант нужен в любом случае».
— Бельман и его люди протащили через Верховный совет закон о стерилизации транссексуалов, — с тяжестью в голосе сказал он. — А у нас их всего двое. Ты прекрасно знаешь. Если Бельману станет известно, что ты собираешься на Землю… Ему наплевать на все, чем живешь ты, или я, или кто-то другой не из его окружения. Он не допустит даже голосования. Такая экспедиция отнимет пятую часть наших ресурсов. Ради чего? Ради шума ветра?
— Это живой голос, — возразил Вадим.
— Что могло на тебя так подействовать? — сказал Гаврилов. — У нас тридцать пять специально подготовленных психологов. Почему ты не обратишься к одному из них? Вадим ничего не ответил.
— Даже если там кто-то есть, ему поможет Союз, СССР, — неуверенно сказал Гаврилов. Вадим отрицательно качнул головой.
— СССР принимает сейчас толпы беженцев. Там нет ни одного свободного корабля. У нас он есть.
Справа от них шла прозрачная стена из квадриклокса, за которой были видны яркие, четкие очертания одного из космических аппаратов, доставивших на Луну колонию землян. Часть хорошо продуманной программы по адаптации и психологической коррекции – ненавязчивое напоминание о том, что они уже выбрались из ада и, если будет необходимость, сделают это еще раз. Серебристая стрела как воплощение надежды.
— Ты знаешь лучше меня, что это живой голос, — сказал Вадим. — И что он идет с экватора. Гаврилов сжал губы и опустил голову.
— Это собака, — сказал он тихо. — Не более чем брошенный кем-то пес.
— Слушай, я тебя сейчас ударю! — Вадим повернулся к Гаврилову так резко, что едва не упал. Гаврилов схватил его за локоть.
— Хорошо, — сказал он. — Я соберу Совет завтра.
В парламентском модуле было светло и жарко. Вкрадчивый ветерок разносил по залу запах клевера и молодой крапивы. Это была единственная привилегия, которую получили люди из СССР, на кораблях которого прибыл на Луну этот десант.
Собственно, Верховный совет мог и не собираться – заседание провели бы заочно. Но никто не хотел поступиться ощущением физического соседства, может быть, самого информативного и эмоционального из всех возможных каналов коммуникации.
Когда Гаврилов, на котором были в этом месяце обязанности председательствующего, вошел в модуль, Бельман уже кричал, как всегда стоя в дальнем углу:
— Мы лишимся одной из энергетических установок по прихоти человека, пожелавшего излечиться от ностальгии! Перед отлетом был проверен каждый кустик, каждая хижина в тех местах, где мог еще быть кто-то живой. Он всего лишь хочет еще раз побывать в СССР. Вся планета южнее тридцатого градуса обезлюдела. Биокомпьютеры есть у каждого из нас. Кто-то слышал в том регионе хотя бы один живой звук?
«Я слышал! — едва не сказал Гаврилов, медленно проходя через зал к своему креслу и невольно оглядываясь на Бельмана.
Бельман, высокий худощавый человек с резкими, рублеными чертами лица, был один из тех типов, которые неделями заталкивают в себя, как в банку, яд и агрессию, а потом разом выдирают пробку.
«Откуда он знает о моем разговоре с Вадимом? — подумал Гаврилов. — И похоже, не он один».
Дело, кажется, было проиграно в самом начале. Компания рядом с Бельманом – Паульсен, Пак и Хромов – сидела так, словно готова была в следующий момент сорваться со своих мест и нестись, куда скажут их дурные сердца.
— Не слышал никто! — кричал Бельман. — Откуда же появилась эта безумная идея?
Его покрасневшие от возбуждения глаза остановились на Гаврилове. Гаврилов, в свою очередь, смотрел на него, не отводя взгляда.
Бельман вдруг словно бы споткнулся и сел, молча и негодующе поворачиваясь то к Паульсену справа от него, то к Хромову слева. В зале установилась тишина, глубокая, как затишье перед бурей.
По выражению лиц депутатов, по тому, что они избегали смотреть на него, Гаврилов понял: если кто-то его и поддержит, то лишь несколько человек в середине зала. У этих людей не было ни семьи, ни родины и, кажется, не было желания даже просто жить. Да, они поддержат, но единственно из равнодушия. Он встал.
— Друзья! Это нелегкое решение. Я ничего не буду от вас скрывать. Оставшимся четырем энергоустановкам две недели придется работать с перенапряжением. И всякое может случиться. А запасного генератора не будет. Но вчера вечером наш самый мощный сканер действительно зафиксировал шумы в экваториальной части Земли, похожие на человеческий голос…
— Спасем одного – погибнем все! — Хромов, поднимая свое грузное тело с кресла, так навалился на подлокотники, что они затрещали. — Или у тебя уже есть тепленькое местечко? Тебя уже включили в колонисты Марса?